Эрон

— Самец! — вынув из губ сигаретку, Мелиссанда с нежной злостью прижгла кожу на груди Аскилта. Человек бессильно закрыл глаза — пол настаивал на плоти, отрицая всякое человеческое.

Полчаса спустя братья освободили его от пут, почти молча, насмешливо, равнодушно.

— Спорим, что она отрежет ему хер, — сказал один из них, кажется, Герман.

К тому времени они все впятером оказались далеко от Москвы, в сосновом перелеске вдоль песчаных пляжей близ Юрмалы, в компании ленинградских нудистов. В редком лесочке на заветной полянке стояло несколько палаток плюс два автоприцепа и полдесятка машин; нудистов набралось тринадцать человек: шесть девушек, два близнеца шведа, Мелисса с братьями и одинокий рабствующий Аскилт.

Каким ленивым блаженством был полон июньский день: голубизна небес в тенетах перистых облачков, нежгучее солнце, тихо льющее на мир пестрое золото легких лучей, горячий чистый песок, охваченное сном стеклянистое ровное море, которое подавало признаки жизни только в трех шагах от края балтийской чаши, где вдруг загибалось хрустально-плещущим валиком глади, молча разливаясь пенной лужей по отмелям из песка. Волна наката была так мала, что не могла замочить хвосты чаек, стоящих на малиновых ножках вдали от берега перистым снежным лукоморьем.

Сны в летнюю ночь кончились самым гадким образом. В один прекрасный день их лагерь окружила рижская милиция. Нудисты подняли было хай, но все точки над i расставил обыск палаток с помощью натренированной на хуанку собаки. Маленький юркий терьер обнаружил наркоту. Всех погнали в спецавтобус и повезли в Ригу на анализ крови. Латыши ведут себя корректно, но без капли «нисхождения: у троих, в том числе у Антона, анализ показал след употребления наркотиков… а ведь он только курил и не прикасался к игле. Вдобавок у него не было с собой никаких документов. В результате именно он был задержан для выяснения личности и провел в камере предварительного заключения десять суток в компании румынских цыган, которые ни слова не говорили на русском. Казалось, грозит следствие, но внезапно его вежливо выгнали, сославшись на важнейший звонок из Москвы, и Аскилт вернулся в заветный лесок — никого! кроме следов от машин, пепелищ от костра… при свете дня вид отвратительный: мусор, обломы кустов, изнасилованная трава и земля. Аскилта бросили, как жестянку из-под пива.

На этом злоба судьбы не закончилась, в Москве он обнаружил, что дверь в царство Мелиссы закрыта и на звонки — бесконечные, истеричные — никто не выходит. Узнать что-либо у соседей он тоже не мог — на площадке четырнадцатого этажа это была единственная дверь, обитая сталью. Двое суток раб спал у двери в ожидании хозяев — напрасно.

Наконец на третью ночь небритый, грязный, униженный и оскорбленный Аскилт-Антон появился — у кого? да конечно у проклятого Фоки Фиглина, которого он не видел почти два года и которого не без труда нашел в жуткой коммунальной квартире, где Фиглин-сутенер с двумя блядями занимал комнату с антресолями размером в сто квадратных метров, видимо, бывший парадный зал буржуазного логова. Кроме Фиглина в этой дурной квартире из двадцати пяти комнат жило сорок восемь человек, на которых имелся всего один сортир! одна кухня и один умывальник с холодной водой. Фиглин пользовался ночным горшком, который был установлен в украденной с улицы будке телефона-автомата, стоявшей в углу.

— Вот мой ватерклозет! — то было первое, что показал Фиглин незваному гостю, придирчиво выедая глазами лицо Антона. — Ты, брат, молодеешь, что ли! — воскликнул он с неприязнью, — и на Христа похож, пес!

— Молчи, мудила, — огрызнулся Антон; он мечтал о воде, о ванной, чтобы смыть двухнедельную грязь рижского КПЗ и московской подворотни. Фиглин предложил ванну по-фиглински: в кошмарной зале нашлось место и для нее — рядом с гипсовым памятником Пушкину, тоже краденым из школы искусств, цинковая ванна стояла прямо на полу, посреди плешивого ковра, куда Антон встал голышом, а Фока принялся поливать его горячей водой из шланга от газовой колонки. Это было грубо, но действенно.