Эрон

Антон ловил воду ртом, к нему возвращалась память о неком Алевдине, когда-то они были вместе. Как назло, тут в комнату ввалились две пьяненьких блядешки: Рая и Роза — молодые потаскухи-страшилки, и Фиглин торжественно перепоручил резиновую кишку своим сучкам. Роза мигом влезла нагишом в ванну к красивому мальчику, где принялась намыливать его чресла поролоновой губкой, а Рая пьяно поливала водой. Фиглин тоже полез под воду — театр для себя! — в обуви, брюках, черненькой маечке с мордой льва на спине. Его раздели. Теперь их стало трое. Грубые прикосновения дешевой проститутки, потный живот Фоки — все вызывало тошноту, и Антон выбрался на диван… надо было начинать снова жить, но Фиглин жить не позволил, а объявил июль 1979 года месяцем схождения в преисподнюю, себя — Вергилием, а Антона — Дантом: я покажу тебе Рим времен позднего упадка! за мной, мудак! На глазах его блистали слезы патетики и… и Алевдин вдруг как-то если не увлекся, то проявил интерес к этой идее познать жизнь через задницу; давно пора было либо отказаться от всяких иллюзий по человеку, либо укрепиться в них. Жить до сумасшествия оставалось семь лет — Мелисса, конечно, права, она медиум. И он со смехом шагнул в птичью тень искушения; грубый вульгарный перост, водка с пивом, заталкиванье селедки в Раин зад, бой колесниц, когда одуревшие от бесстыдства Фока и Антон, усадив на плечи затраханных сучек, осатанело изображали коней, прыгали, заливисто ржали, пытались сбить друг друга с ног: павший конь должен быть щедро обоссан победителем. Голый грудастый Фиглин был страшен в своем телесном уродстве с огромным животом, пахом сатира и бычьим фаллосом, украшенным ленточкой от торта — при этом его живот, женские груди, поросшие волосом, вислое причинное место» были не менее ужасны в своей брутальности, чем красивость Антона, стройность которого, чистые линии мужественных рук и бедер, бледность благородного лица в обрамлении белых волос, плотная синева глаз, ангельский лоб — внушали страх именно падшей святостью черт… Утром следующего дня Фиглин послал блядей на заработки, за башлями. Надо сказать, он умел властвовать, и Роза с Раей, почистив перышки, покорно пошли на панель.

Сам же Фиглин повёл Антона в «пункт наблюдения за развратом» наверх по металлической лестнице, что вела на антресоли, за дырявую китайскую ширму из шафранного шелка, где оба устроились в покойных креслах с пивком и обломками лещика. — Пол — наше проклятье! — радуясь, восклицал Фока, облачившись в засаленный китайский же халат с голубыми драконами и водрузив на голову театральный лавровый венок, тоже краденный из реквизита, и, надо признать, этот маскарад шел к нему, превращая тестоподобного фавна в римского патриция с брюзгливым лицом, знатока телесных утех, в Тримальхиона — любителя принять рвотное после обильного обеда, дабы освободить желудок для новой потравы… и надо же!

И надо же. Роза и Рая привели не мужика, как ожидалось, а старую иностранную даму в накладном шиньоне и с маленькой голокожей безволосой собачкой на руках. Дама с собачкой оказалась отчаянной лесбиянкой. По-русски она знала только одно слово: карашо. Но и этого ей вполне хватило, чтобы объясниться. Она привязала собачку к дверной ручке. Затем все трое разделись. Клиентка сняла шиньон и натянула на стриженый череп тесную шапочку с вуалеткой. Фиглин давился от мертвого хохотка. Желтое тело старой дамы расплылось на кушетке… картины лесбийской любви вызывали у Антона вопросы не к человеку, не к жизни, а к Богу: если и это позволено телу, его анатомией позволено, в чем тогда здесь грех человеческий? да и есть ли он вообще, раз телоустройству дано право на извращение? свыше дано? и не анатомия ли первый аргумент против воплей якобы совести?

А кончилось все неожиданным спуртом, когда дама призвала к своим чреслам собачку, и Роза и Рая, перемигиваясь, принялись ублажать дурость иностранки с помощью собачьей морды — и надо же! голокожая дрянь оказалась натренированным кобельком. Только тут старая тварь принялась кричать от наслаждения, раздирать пальцами синюшный анус. Фиглин, рыдая от смеха, зарыл лицо в диванную подушку, глаза его были сыры от подлых слез… мда, только некрасивость грешна и вульгарна.

Мелисса, где ты?

Финал показал язык: добытой у мадамы валютой — послушные прежде — Рая с Розой делиться не захотели и были тут же с позором изгнаны хозяином вон, за порог. Рая пригрозила раскрыть адресок фиглинского притона звоночком к лягавым: мигом гавка отвиснет, Фига.

— Кочумай, пукалка, Фиглин ни фига не боится.

Но угрозы, конечно, пугнулся и предложил срочно сваливать с хаты, хотя б на неделю.

— Углубим падение, Дант!.. Земную жизнь пройдя до половины, я оказался в сумрачной Москве. Нырнем к голубым сукубам, инкуб!

Фиглин распахнул створки платяного шкафа: там висело не меньше двадцати мужских костюмов, и шикарных костюмов! Откуда такое богатство, гад?

— Ворую, милый, ворую.

Сатирикон искушения св. Антония