Эрос и бюрократия

История русской бюрократии насчитывает много веков. Немало изменилось с тех времен, когда впервые простой человек должен был столкнуться с представителем власти - слугой государства. Технический, культурный и социальный прогресс проделали за эти столетия колоссальную работу, изменив лицо нашей страны до неузнаваемости. Изменив все общество, подвигнув его вперед, освободив от многих оков в революционных битвах начала XX века. Но поменялось ли отношение общества к бюрократии? Стал ли чиновник более привлекательным для людей, по сравнению с минувшими временами? И если нет, то почему? Обратимся на время к тому, каким видели русского бюрократа те, кто был уже знаком с более зрелыми общественными отношениями. Французский путешественник, роялист ставший после знакомства с монархической Россией либералом, Астольф де Кюстин посетил нашу страну в 1839 году, написав затем книгу «Россия в 1839 году». Вот как он описывал свои ощущения после первого знакомства с российской бюрократией:

«…в Петербурге чиновники разобрались с ними в три минуты, меня же не отпускали в течение трех часов. Привилегии, на время укрывшиеся под прозрачным покровом деспотической власти, вновь предстали предо мной, и явление это неприятно меня поразило.

Обилие ненужных предосторожностей дает работу массе мелких чиновников; каждый из них выполняет свои обязанности с видом педантическим, строгим и важным, призванным внушать уважение к бессмысленнейшему из занятий; он не удостаивает вас ни единым словом, но на лице его вы читаете: «Дайте мне дорогу, я - составная часть огромной государственной машины». Эта составная часть, действующая не по своей воле, подобна винтику часового механизма - и вот что в России именуют человеком! Вид этих людей, по доброй воле превратившихся в автоматы, испугал меня; в личности, низведенной до состояния машины, есть что-то сверхъестественное. Если в странах, где техника ушла далеко вперед, люди умеют вдохнуть душу в дерево и металл, то в странах деспотических они сами превращаются в деревяшки; я не в силах понять, на что им рассудок, при мысли же о том давлении, которому пришлось подвергнуть существа, наделенные разумом, дабы превратить их в неодушевленные предметы, мне становится не по себе; в Англии я боялся машин, в России жалею людей. Там творениям человека недоставало лишь дара речи, здесь дар речи оказывается совершенно излишним для творений государства.

Впрочем, эти машины, обремененные душой, чудовищно вежливы; видно, что их с пеленок приучали к соблюдению приличий, как приучают других к владению оружием, но кому нужна обходительность по приказу? Сколько бы ни старались деспоты, всякий поступок человека осмыслен, только если освящен его свободной волей; верность хозяину чего-нибудь стоит, лишь если слуга выбрал его по своей охоте; а поскольку в России низшие чины не вправе выбирать что бы то ни было, все, что они делают и говорят, ничего не значит и ничего не стоит.