Вскоре Каблуков уже дымил длинной, хорошо обкуренной трубкой, слушая разъяснения Абеляра по поводу Виктории Николаевны. Из всего, сказанного единорогом, Джон Иванович понял только одно: им надо в Рим. Точнее, не в сам Рим, а в Римскую Империю. Да, да, в ту самую. Чушь и бред собачьи. Эта Виктория Николаевна скачет по временам и измерениям, как зайцы по осеннему лугу. Белые, хорошо заметные и хорошо упитанные зайцы по жухлому, осеннему лугу. Как–то раз Зюзевякин брал Каблукова с собой на охоту, и Д. К. убедился в том, насколько это быстро прыгающие твари. Ни одного не подстрелили. Ни Ф. З., ни Д. К. Вся пальба мимо цели. Значит, теперь в Рим, точнее же — в Римскую Империю. Этого еще не хватало, подумал Д. К.
— А как нам туда добраться? — спросил он, как бы ни к кому не обращаясь.
Абеляр засмеялся, а князь, еще раз отхлебнув из кубка, пробормотал что–то типа: мол, не очень–то это и сложно, если знаешь, в какую дырку сунуться да в какую дверку постучаться.
— Так в какую же? — не отставал Каблуков.
Князь посмотрел на Джона Ивановича и укоризненно покачал головой: — Не все сразу, милейший, не все сразу, сначала надо отобедать, а потом и дверка появится, не так ли, Абеляр? — обратился он к своему давнему приятелю.
— Воистину, светлейший, — ответил Абеляр, и тогда князь встал из кресла и пошел к дверям, подав этим знак и двум нашим друзьям, так что Каблукову и Абеляру ничего не оставалось, как следовать за Фридрихом Штаудоферийским. Гривуальдус, вооружившись факелом, повел их напрямую по темной и крытой галерее, очень быстро они оказались в той же огромной обеденной зале, куда впервые вступили вчерашним вечером, и вновь Каблуков увидел Марту, такую же скромную и так же скромно опускающую глаза, но было ему не до Марты и даже не до прекрасного и сытного обеда, каким решил накормить их напоследок князь, обратившись для этого к изысканной французской кухне (была тут и перигорская индейка, фаршированная трюфелями, и тулузский паштет из тунца, и жаворонки из Пезенса, и студень из кабаньих голов из Труа, и домбские бекасы, и каплуны из Ко, и байоннская ветчина, и вьерзонские вареные языки, и сыры рокфор, пармезан и еще те, что привозят обычно из Сассенажа в Дофине, да еще кислая капуста по–страсбургски, да вина из Дижона, Нюи и Орлеана плюс неаполитанское «Лакрима кристи»), но — как уже говорилось — ни Марта, ни перигорская индейка, фаршированная трюфелями, и прочие услады пресыщенного гурмана не смогли отвлечь Каблукова от тяжелых мыслей, так что — в конце концов — он был вынужден обратиться к князю с вопросом:
— Светлейший, скажите, а любовь — она от Бога или от дьявола?
— А что есть Бог и что есть дьявол? — с загадочной усмешкой спросил у Д. К. Фридрих Штаудоферийский, подливая себе неаполитанского «Лакрима кристи».
Глава шестая,
«Да, что есть Бог и что есть дьявол?» — подумал Каблуков, направляя свою лошадку вслед абеляровской. «Штаудоферийская твердыня» уже успела растаять в утреннем тумане, по сторонам вновь шумел чужой и темный лес, вновь было зябко, и не было ответа на вопрос, подкинутый несчастному Д. К. князем Фридрихом, все еще попивающим, наверное, легкое неаполитанское винцо в большой и темной обеденной зале своего замка.
Хотя винцо — это из вчера, как и перигорская индейка, как и нимфа, ускользнувшая со смехом из рук Джона Ивановича. Сегодня же — это сегодня, и сей трюизм не требует доказательств. Вот только вначале Д. К. показалось, что обещанная дверь — она прямо в замке, в одном из покоев, надо только подойти к стене, нажать кнопку, и все — вывалишься в иной мир. Но не тут–то было. Князь со смехом объяснил Каблукову, что дверь — это всего лишь иносказание, то бишь метафора, никакой двери на самом деле нет, а есть необходимость опять взгромоздиться на лошадь и пуститься в путь, и вот там, в пути, точнее же говоря — по пути, и произойдет переход из одного времени в другое.