Эротическая Одиссея, или Необыкновенные похождения Каблукова Джона Ивановича, пережитые и описанные им самим

В любой иной ситуации Джон Иванович рассмеялся бы в ответ да отправился в гости к Зюзевякину, чтобы за курением очередной сигары пообсуждать эти фантастические и столь глупые, на взгляд любого здравомыслящего человека, чудеса, но, как оказалось, относиться так к подобным глупостям можно лишь тогда, когда происходят они не с тобой. Да, не с тобой, подумал Каблуков, отбрасывая ненужные ему кавычки, придержал поводья на очередном повороте, поежился от озноба — утро ведь, еще холодно, везде лежит иней, на траве, на кустарниках, на деревьях, на самой тропинке, впрочем, мгновенно превращаясь в черные проплешины под копытами лошади, и сколько вот так еще ехать, и куда в конце концов они попадут с Абеляром, что это за Римская Империя! Боже, подумал Каблуков, ну и влип я, может, надо было просто пойти к врачу–сексологу (или, на худой конец, к эротологу), попринимать процедуры, бросить выпивку, сократиться в курении, заняться спортом, хотя бы зарядку делать по утрам, да еще бег — ведь это великое дело, бег, есть у Каблукова один знакомый математик, который, вдобавок ко всему, занимается историческими штудиями. Так вот он, этот матоисторик, бегает. Каждый день, то утром, то вечером, бегает и никакой импотенцией не страдает. А может, страдает, вдруг задумался Каблуков, опять отбрасывая ненужные кавычки и вопросительный знак. Вдруг страдает и только ничего об этом не говорит. Страдает молча. Молчит и страдает. Этакий молчащий Страдивариус. Покурить бы, подумал Каблуков, с тоской вспоминая хорошо обкуренную трубку, забытую в княжеском замке. — Загляни в сумку, — не поворачивая головы, посоветовал Абеляр. Джон Иванович заглянул в сумку, не останавливая лошадь, даже не придерживая поводья, ловко все же намастрячился (всегда можно найти подходящее словцо) ездить верхом за эти несколько дней, так вот, Джон Иванович заглянул в сумку и обнаружил там запечатанную коробку сигар «корона–корона». Абеляр хохотнул и вновь бросил Каблукову коротенькую фразу: — Привет от князя, с пожеланием успехов! — Каблуков не удивился, за последнюю неделю, с того самого момента, как Лизкин вертолет завис над его дачным участком, он вообще перестал чему–либо удивляться, вот только стало ему еще печальней, ибо какой он, к черту/дьяволу, маг и мистик, если этаким беспомощным тюхтей трясется в седле и ничего, абсолютно ничегошеньки не может сделать сам.

— Долго нам еще? — мрачно спросил Д. К. Абеляра, раскуривая сигару.

— Потерпи, — ответил ему единорог (бывший единорог, если быть точнее, а лучше так — бывший на сей момент), — скоро доберемся до реки.

— Господи, — пробормотал себе под нос Джон Иванович, — еще река какая–то взялась, что нам на реке–то делать?

— Плыть. — коротко ответил Абеляр.

Вскоре они действительно добрались до реки, тропинка вынырнула к ней незаметно, кончился лес, начался береговой склон, а вот и сама река — широкая, быстрая, ни одной лодчонки на поверхности воды, ни влево, ни вправо, ни одной деревушки по берегу, пустынная река в пустынных берегах, тоска подбирается к сердцу, когда смотришь на эти серые, быстро бегущие волны, солнца не видно, низкое небо, суровые облака, стало теплее, но не намного, тоска от сердца бежит куда–то вверх, вот уже хватает за горло сильной и мощной дланью, слезай с коня, мягко и нежно говорит Каблукову Абеляр.

Каблуков спешивается, конь фыркает, косит на Каблукова своим большим и влажным глазом, а потом трусит в сторону, где уже пасется абеляровский иноходец. — Тут их и оставим? — спрашивает Д. К.

— Не с собой же брать, — говорит Абеляр, а потом добавляет: — не волнуйся, не пропадут! — И тут единорог (бывший единорог, а ныне доблестный рыцарь) вдруг засовывает два пальца в рот и разражается мощным и оглушительным свистом.

— Боже! — шепчет Каблуков, отчего–то все чаще и чаще прибегая к упоминанию Всевышнего. — Боже, так ведь и оглохнуть можно.

Абеляр смеется и садится на прибрежный песок. — Отдыхай, Джон Иванович, — говорит он Каблукову, — подождать надо.

Д. К. ничего не остается, как сесть рядом, вытянуть ноги и запалить очередную сигару, хорошо все–таки, что князь оказался способен на такой подарочек, время летит быстрее и незаметнее, когда сидишь вот так на бережку да попыхиваешь сладостно–крепким дымком, а, Абеляр? — обращается Каблуков к напарнику.

Тот ничего не отвечает и смотрит на реку, на которой как раз в этот момент появилась плохо различимая точка. Вот только откуда она взялась, ведь еще минуту–две назад там ничегошеньки не было, а сейчас точка, и приближается она очень быстро, увеличивается в размерах, уже и парус видно, странный, прямоугольный парус, грязно–серый, колыхающийся над грязно–серыми водами.

Вскоре лодка подплывает к берегу и из нее соскакивает на песок чернобородый мужчина восточного типа, не очень молодой, лет сорока, в длинном широком халате — пестром, ярком, столь неподходящем всему, что вокруг.

— Здравствуй, здравствуй, благородный Нострат, — обращается к незнакомцу Абеляр, — смотри–ка, совсем недолго мы тебя ждали.