Эротические страницы из жизни Фролова

Лучше смотреть. Конечно. Она разрешает. А завтра уже не разрешит. Завтра он и сам не осмелится, ‒ что он, совсем с ума сошел, что ли? А ему вдруг так захотелось высмотреть ее всю. Какая она на самом деле. Пока как бы пьяный…

Он приподнялся, свел ей плотно ноги и присел верхом на бедра. Потом передвинулся чуть ниже, чтобы было больше видно… Она снова запрокинула голову и руки, ‒ смотри… смотри, какой твоя Иринка будет… еще есть на что смотреть… Еще совсем немного… два, три, может пять лет… и все… потом смотреть нечего… и незачем…

Свет торшера мягкий, желтоватый, придает голому телу очень приятный оттенок. Возле левого соска красноватое пятнышко засоса. Когда он успел его сделать? Расслабленный живот опустился, слегка распластавшись и от этого расширившись… Возле пупка слегка подрагивает. Он провел по мягкой коже кончиками пальцев, чтобы ей стало лоскотно. Она отреагировала мгновенно. Живот подобрался, округлился, стал как у немного беременной… такой тугой и приманивающий…

‒ Ой, лоскотно…

Ну вот опять… точь-в-точь как Иринка.

> Остановись. Не лапай. Не положено так.

Вот еще. Дюжину лет он не слышал в себе этого голоса. Дедов что ли? Или прадедов?

> Ты кто такой, советы мне давать?

> Никто я. Самый никто. А матушку не трожь. Больно потом будет.

> Сам знаю. Ну и что?

Голубые штанишки из очень тонкой блестящей ткани. Почти не просвечиваются. Нет, все-таки просвечиваются, это голубизна отвлекает. Он слегка оттянул резинку, под нею обозначился красноватый гофрированный след.

‒ Давит, ‒ сказал он. ‒ Нужно другую втянуть.

‒ Я их только сегодня купила, ‒ призналась она.

Он стянул резинку чуть пониже, сантиметра на два, и она при этом послушно приподняла спину. Разгладил над лобком, почувствовал, как под тканью шуршат волосинки. Тоже светлые, как у Ирины. Иначе бы просвечивали… Стянул ткань немного вниз, чтобы не врезалась в щель… еще и расправил чуть-чуть прямо над нею, и за штанинки слегка оттянул. Лобок у нее сильно выпуклый. У Иринки тоже, но меньше… Нет, пожалуй, так кажется из-за складки между животом и лобком. У Иринки такой складки еще почти не видно.

‒ У Вас в молодости между бедер оставалось пространство, как у Ирины, или всегда было как сейчас? У нее, когда она ходит или ровно стоит, они не касаются друг друга. И промежность такая свободная, выпуклая. Под этим ее полупрозрачным платьем так здорово смотрится…

‒ Не могу вспомнить… Я всегда была немного полнее ее. Меня ведь некому было так тренировать…

Тихо, но весело засмеялась.

‒ Почему некому, а Сергей?

‒ Ну, мы не так часто, как вы… А вообще, мне кажется, что они не касаются…

‒ Кто?

‒ Бедра. Ты их просто слишком сдавил.

Он сидел на ней уже с полчаса и теперь спохватился, ‒ у нее, наверное, ноги уже сомлели… Сразу поднялся на колени и слегка развел ей бедра. И в самом деле, теперь они почти не касались друг друга.

‒ Не касаются…

На штанишках заметил маленькое влажное пятнышко. Как раз над тем местом… Ляпнул:

‒ Знаете, я почему-то раньше считал, что в Ваши годы у женщин уже не бывает желания к сексу.

И засмеялся, как бы над своим невежеством.

Она совсем не обиделась, тоже весело улыбнулась.

‒ Думаю, что и у глубоких старух бывает… Это ведь не только с гормонами связано. Еще и с памятью. С воображением. С ними даже в большей степени… Не знаю, как у мужчин.

И, вздохнув, как бы не сразу решившись, добавила:

‒ А у меня, милый мой Витенька, и гормонов еще в избытке. Не по возрасту…

Он тут же вспомнил игрушки в ее секретере. Она, по-видимому, тоже об этом подумала, потому что сжала зубы и зажмурилась, как бывает в моменты жестокой внутренней неловкости. Видимо, жалеет теперь, что так получилось…

Сжала зубы и зажмурилась…

Он тут же вспомнил свое, вечно повторяющееся болезненное раскаяние… Вспомнил с жутким недоумением, глядя ей прямо под лобок, туда, где располагается это отверстие… Он ведь там уже был! Каким образом ему удалось это совершенно забыть? Ведь даже голос далекого предка только что звучал, в точности как тогда…

Он мгновенно опустился, плечи обмякли и съежились, глаза сами собой закрылись от приступа ошеломительного стыда…

Она мгновенно отреагировала, поднялась в постели, прижалась к нему, стала гладить по голове, как ребенка.

‒ Ну что ты, миленький… Ну не надо, пожалуйста… Ты же сам чувствуешь, как ей сейчас… Ты же все понимаешь… Ничего плохого в этом нет… Она любит только тебя и никого больше… И всегда будет любить. Это совсем другое, совсем другое, понимаешь? Только чтобы убедиться, что лучше тебя нет и быть не может. Ну давай я сниму трусы, ладно? А ты смотри, сколько хочешь. Увидишь, я почти такая же…

Она ничего не поняла. Она и говорила с ним, как с ребенком.

‒ Давай. Смотри, здесь все, как у Ирины, ‒ она уже слегка отстранила его, чтобы он не мешал, освободила ноги и стала быстро снимать штанишки, пока не отбросила их на пол, ‒ все так же, как у нее, посмотри.

И легла, разложив ноги по обе стороны от него, все еще полусидящего на согнутых коленях.