Эротические страницы из жизни Фролова

Затем, то ли ей стало вдруг неловко от бесстыдства, то ли она уловила в его взгляде что-то еще, ее настораживающее, снова приподнялась, снова обняла, одной рукой, левой, а правой взяла за подбородок, как школьника, повернула лицом к себе.

‒ Ну посмотри на меня, в глаза посмотри, разве я тебя когда-нибудь обманывала?

‒ Нет… ‒ как школьник он и ответил.

‒ Значит, веришь ей?

‒ Да.

Она еще несколько секунд смотрела в его глаза, пока он не отвел от нее взгляда, затем мягко поцеловала закрытые губы. Снова опустилась на постель, закрыла глаза руками и прошептала чуть слышно:

‒ Господи, прости меня…

И застыла так.

‒ Я… ‒ нерешительно начал мямлить он, ‒ посмотрю Вас… как Ирку… можно?

‒ Да.

Подушку она из-под головы отбросила еще раньше, и он взял и, сам не понимая что делает, просунул ее под послушно приподнявшиеся ягодицы до самой спины так, что ее промежность выпятилась и как бы нависла высоко над простыней. Лег между ее ног лицом к лону, так близко, что мог различать кожные поры.

‒ Отто Вейнингер*** считал половые органы безобразными… Как он мог такое говорить?

‒ Он был мальчишкой, ‒ улыбнулась она. ‒ Очень умным, но мальчишкой… Да и не только он так думал. Большинство так думает…

Мальчишкой. А он-то кто? Сильно взрослый? Как дите малое, уставился и любуется. Будто в первый раз видит…

Но стыдно ему почему-то не стало. Наоборот, как-то легко и просто на душе. Будто и вправду перед ним его Иринка… Никаких сомнений, никакого смущения.

‒ Она сейчас тоже так же лежит.

Он сказал это совсем спокойно, хотя представил себе так ярко, будто увидел воочию. Она почувствовала его спокойствие и не растревожилась, как раньше. Промолчала. Только будто судорога под лоном прошла…

Он погладил его ладонью. Светлые, пепельного цвета волосинки почти не кучерявились, как у Ирины, а расходились изогнутым веером от центра в стороны. Они были короткими, пушистыми и совсем не жесткими, будто она умывала их специальным шампунем.

‒ Вы их причесываете?

Она заходилась тихим смешком, но потом серьезно сказала:

‒ Нет, просто так привыкла разглаживать. А вообще, они так и растут. С детства. У Иринки почему-то нет. А у Светланки точь-в-точь как у меня. Ты видел?

‒ Нет.

‒ На бедрах и… там, между ними я лет десять назад почти каждый месяц депилировала… ходила к одной женщине, которая это умеет, горячим парафином… Все хотела одному мужчине понравиться… Теперь там волосы совсем не растут. Как она и обещала.

‒ Да. Так лучше. Кожа такая гладкая, ухоженная. Даже глаже, чем у Ирки.

‒ Я Ирку к этой женщине несколько раз пыталась отвести. А она смеется: я что, блядь что ли? Ой, извини… вырвалось… ‒ она на самом деле смутилась. ‒ Нехорошее слово… ой, какое нехорошее… злое и обидное.

С минуту отмолчалась о чем-то своем горьком и затем продолжила:

‒ Увидишь, после сегодняшней ночи Ирка станет больше следить за собой и за этим местом… Вот увидишь… Она слишком к тебе привыкла, многого в себе не замечает…

‒ Да она и так очень аккуратная. Мне нравится.

‒ Аккуратная, но не очень ухоженная. Времени ей жалко. А это место женщина должна особенно лелеять… всю свою душу в него вкладывать… Любить, уважать… Святое оно… Отсюда реализуется в мир самое сокровенное чудо ‒ человеческое дитя. Новая человеческая душа… Я все недоумеваю, как нужно презирать самих себя, чтобы называть это место срамным… Знаешь, как ее называют по науке? Официально, в учебниках? Срамные губы. В дословном переводе с латинского. Это какими придурками надо было быть ученым, чтобы так их назвать, не понимаю… ладно уж лживые попы, у них свои причины… но ученые?

‒ С Вашего этого места картины можно рисовать…

Засмеялась:

‒ Этого места… А как вы с Ириной это место называете?.. ну, в моменты особенной нежности, страсти…

‒ Когда как. Разное придумываем…

‒ Стыдно говорить?

‒ Да.

Они говорили тихо, но он различал каждое слово со всеми интонациями. Это самое место находилось сейчас в двадцати сантиметрах от его глаз, и он на самом деле любовался его таинственной красотой и изяществом. Лица ее он не видел, оно было там, впереди, за гладким овалом живота и выглядывающими из-за него конусами сосков.

Красавица писаная… Такая вот, оказывается, ее девочка… И у Иринки такая же красуня, и пусть этот Дима полюбуется, если умеет любоваться, и если Иринка тоже так ее покажет, как ему мама…

Покажет. Уже показала. И заманила уже.

А они все-таки у них немного разные. Отличаются.

Он сказал ей об этом.

‒ Да. У нее ‒ царица.

‒ Тогда у Вас королева.

‒ Ты понимаешь разницу?

‒ У нее она властная. А у Вас нет. Мне так кажется. И почти совсем закрытая. И стебель вот этот у Вас длиннее. Словно страж, охраняющий сокровище…

‒ Витя… Ты бы… сумел говорить мне… "ты"? Не вообще, а… сейчас…

‒ Да. Я попробую. Наверное, смогу.

Великолепие амфорных рельефов и очертаний ее промежности казалось ему завершенным произведением искусства. Он так ей и сказал. А она ничего не ответила, только чуть вздрогнула стеблем. И тот слегка приподнялся, словно заволновался чужим притязанием. Мущинка. Сторож. Поразительно ровный и аккуратный. Словно выточенный.