Эроусмит

— Ори, теперь ты пойдешь и ляжешь спать — в своей комнате!

Так провел он брачную ночь, ворочаясь в кровати в десяти ярдах от жены.

Раз ему послышалось, что где-то отворяется дверь, и он затрепетал: сейчас войдет Леора! Насторожился, ждал. Она не приходила. Он выглянул за дверь, решив разыскать ее комнату. Его глухая неприязнь к шурину внезапно возросла. Берт расхаживал по коридору: держал караул. Если б вид у Берта был более грозный, Мартин его, пожалуй, убил бы. Но он не отважился сойтись лицом к лицу с этой длиннозубой и жеманной праведностью. Он лег и твердо сказал себе, что утром пошлет их всех к дьяволу и увезет Леору. Однако в три часа ночи в предрассветном упадке духа он ясно увидел, что с ним она наверно умрет с голоду, что он опозорен и даже нельзя поручиться, что он не сопьется с круга.

«Бедная девочка! Не стану портить ей жизнь. Боже, как я ее люблю! Вернусь в Могалис и буду так работать… Выдержу ли я?»

Так провел он брачную ночь и встретил унылый рассвет.

Через три дня он входил в кабинет доктора Сильвы, декана медицинского факультета в Уиннемаке.

10

Секретарша декана Сильвы восхищенно подняла глаза и насторожилась в предвкушении необычайного. Но Мартин сказал кротко:

— Могу я видеть декана? — и кротко сел на один из выстроившихся в ряд дубовых стульев под фармацевтическим календарем Досона Ханзикера.

Когда торжественно открылась перед ним матово-стеклянная дверь кабинета декана, доктор Сильва встретил его угрюмым взглядом. Сидя маленький человечек казался крупным, такой у него был высокий лоб, так пышно круглились его усы.

— Ну-с, сэр?

Мартин начал:

— Я хотел бы вернуться, если вы меня примете. Я искренне прошу у вас извинения, и я принесу извинения доктору Готлибу, хотя, по совести говоря, в вопросе о Клифе Клосоне я не могу сдаться…

Доктор Сильва, ощетинившись, вскочил со стула. Мартин крепился. Его не приветствуют? У него нигде нет дома? Он не мог бороться. Все его мужество иссякло. Он так устал от скучной дороги, от усилий не наорать на Тозеров. Он так устал! Он тоскливо глядел на декана.

— Ничего, мой мальчик! — заклохтал маленький человечек. — Все в порядке! Мы рады, что вы вернулись. Не нужно извинений! Я и сам хотел, чтобы вы как-нибудь встряхнулись. Хорошо, что вы снова здесь. Я верил в вас, а потом начал опасаться, как бы мы вас не потеряли. Бедовая голова!

Мартин рыдал, он был слишком слаб, чтобы сдержаться, слишком слаб и одинок, и доктор Сильва его успокаивал:

— Пересмотрим все и поищем, в чем была загвоздка. Что я могу для вас сделать? Поймите, Мартин, больше всего в жизни я хочу дать миру как можно больше хороших врачей, великих целителей. Что вам так расшатало нервы? Где вы были?

Когда Мартин дошел в рассказе до Леоры и своей женитьбы, Сильва замурлыкал:

— Я очень рад! Она, как видно, прекрасная девушка! Отлично, мы постараемся устроить вас через год стажером в Зенитской больнице и дать вам возможность прилично содержать жену.

Мартину вспомнилось, как часто, как едко издевался Готлиб над «этим веселым свадебным, а вернее, кандальным звоном». Он ушел учеником Сильвы; ушел, чтобы яростно взяться за ученье; он изгнал из своей религии светлый и безумный гений Макса Готлиба.

Леора писала, что ее исключили из школы больничных сестер за слишком долгое отсутствие и за то, что она вышла замуж. Она подозревала, что об этом довел до сведения больничного начальства ее отец. Затем она сообщала, что выписала тайком самоучитель стенографии и под предлогом помощи Берту начала упражняться в банке на пишущей машинке в надежде, что к осени сможет приехать к Мартину и зарабатывать свой хлеб стенографией.

В одном из писем Мартин предложил бросить медицину, взять какую ни на есть работу и выписать Леору к себе. Она отказалась.

Хотя в своем служении Леоре и новому богу, декану Сильве, Мартин сделался аскетом, отказывал себе в виски, за страницей страницу в застывшей ярости впитывал медицину, он всегда ощущал себя в безвоздушном пространстве тоски по Леоре и, когда возвращался в свой пансион, последний квартал всегда бежал, торопясь поглядеть, нет ли от нее письма. Внезапно у него созрел проект. Ему уже пришлось вкусить стыда — новый, последний стыд не страшен. Он поедет к ней на пасхальные каникулы; вынудит Тозера посылать ей на жизнь, пока» она изучит в Зените стенографию. Последний оставшийся год она будет около него. Получив из Элк-Милза двухмесячный чек, он отдал Клифу сто долларов долга и подсчитал свои финансы до последнего цента. Если не покупать костюм, в котором он отчаянно нуждался, можно дотянуть. И после этого месяц с лишним он ел только два раза в день, причем первая еда сводилась к хлебу с маслом и стакану кофе. Он сам стирал в ванне свое белье и, не считая редких блаженных срывов, не курил.