Есаулов сад

34. Александр Николаевич Охонин слушает меня, мигая, а я говорю: все это, мягко выражаясь, называется комвраньем – рабкоры, которые не умеют и не желают писать в газету, мы пишем за них, ставим их имена и платим гонорар, сплошная липа. И Иван Тимофеевич Мусаев, специалист по липе, пишет за «своих» авторов годами, – где же здесь малая хотя бы правда?…

Через день я был вынужден все равно дописывать материал, не сделанный автором, но материал пошел не под моим именем.

Начало горькое.

Апрель.

35. Комната в общежитии на «Перевале», я совершенно один. В душе оттепель.

Космос. Конец насилию? Вышел из редакции на улицу, останавливал прохожих, говорил: «Наш в космосе», – смотрели отчужденно, один сказал прямо: «Новость, считаешь? Глупость одна. На земле не управились, теперь полетели там беспорядок наводить». Я обозлился даже: Слюдянка ты заштатная, – подумал.

Апрель.

36. Гусары-водители мотороллеров. Сокольников.

37. «Перевал», предприятие по добыче мрамора. Карьеры и горизонты, канатная дорога. Коммунистическое название – фикция, звон словесный. Надо писать о людях, просто писать о людях. Но я срываюсь на высокопарный слог. Будто Александр Николаевич ведет меня на веревочке.

38. Умер Хемингуэй. 3 июля.

Июль.

39. Кузнец из Байкальска: «Нужно заказать русской бабе, пусть родит умного мужика, чтобы Россией правил», – так и написал, вся редакция сбежалась, все смеялись и повторяли: надо, надо заказать, – но Охонин, вздохнув, убрал из статьи это милое живое предложение. Я почувствовал себя обобранным.

40. «Пьяный корабль» Артюра Рембо. Наше время – это пьяный корабль. Знать бы наперед, к чему придем. Как маятник – туда-сюда. И над смыслом, который хотя и скрыт, но тайно присутствует, цветет пустое знамя. Красный смысл обессмыслен, я тихо начинаю жить в зеленом и голубом смыслах.

41. «Бабий яр». Читал статью Д. Старикова. Не статья, а сплошная ядовитая слюна.

9 августа.

42. Статья о Викторе Некрасове и Катаеве. Но о последнем врут, не тот, кого хотят из него сделать. «Литература и жизнь» – экая левая газетка. И «Октябрь». Только «Новый мир» – мир. Нашу журналистику захлестывает нездоровая, неискренняя левизна, левизна с натугой до неприличия.

В районной газете это оказывается сплошным панегириком, работать невмоготу.

28 ноября.

43. Маяковского свергнут. В антологиях он останется как казус. «Кира Георгиевна» – это мой рассказ «Яблоко на троих», только писатель калибром побольше и профессиональнее. Эх, как бы оторваться от текучки и пописать.

Снова простыл Андрюша, по утрам в комнате зверский холод.

11 декабря.

44. Но ведь надо уметь писать и о крупицах хорошего, о крупицах непотерянного добра, и греть землю собственным теплом. Посему ныть бы кончить.

Часть III «Сон. Родина. Три колодца»… (из Записок садовника)

Последние годы, отовсюду изгнанный, я жил в Ботаническом саду Иркутского университета, в уютном домике, работал садовником летом, а зимой в котельной, обогревая теплицы с экзотическими растениями…

«Записки садовника» несут печать того времени, прошла эпоха, надвинулось ясновидение старости. Но и в «Записках садовника»… впрочем, пусть читатель сам сделает выводы об избранных страничках.

Автор.

24 октября 1980 года.

Мой урожай в этом году:

Картофель – 13 кулей

Свеклы – 16 кг

Моркови – 10 кг

Редьки – 5 кг

Луку – 15 кг

Огурцов – 32 кг (засолил)

Помидор – 40 кг (засолил)

Капусты – 40 кг (не засолил)

Варенье: грушевое – 3 кг, голубичное – 10 кг, малиновое – 4 кг, смородиновое – 1, 5 кг, брусника в сахаре – 14 кг.

Мед с садовой пасеки (пасечник, слава Богу, продал дешево) – 7 кг, Грибы (грузди) – 6 кг. Заправка суповая – 2 кг.

Вино поставлено – смородиновое 40 литров, грушевое 20 литров.

Перезимуем…

25 октября 80 г.Перечтение Владимира Соловьева, «Три силы» – крохотный трактат. Дима[6] прав – новейшие патриоты едва ли одолели всего Соловьева. Зато этот маленький трактат, эту речь заучили, надо полагать, наизусть: в ней обоснование величия и мощи славянства – в пику мусульманскому миру, где личность растоптана, и в пику миру западноевропейскому, где душа растлилась от сознания вседозволенности и пустоты, именуемой свободой лица…

26 октября 80 г.С ребятами Ирой, Сергеем и Мариной на «Сталкере» Андрея Тарковского. Тяжелое ощущение безысходности, усугубляемое выморочной философией автора…

27 октября 80 г.Коснутся пальцы лепестка, и хлынет в сердце без подсказки веселый оборотень сказки, вернувшейся из далека… – Володя Гусенков пришел со стихами, посвященными мне.

И еще – «Брожу в саду, где яблони мои ждут вьюгу и упрямо дозревают. Их нежные туманы накрывают, которым снится май и соловьи. Оранжевая осень на дворе. Душа моя печальна и невинна. Ей будет сниться дико и полынно задумчивая память о добре», – кудревато, но все равно хорошо. – «На грусть мою безмолвные падут холодные, ласкающие снеги. Захочется любви и чистой неги, но годы ничего не отдадут»…