Читаем Есаулов сад полностью

МИХАИЛ. Еще бы, сказочная пора. Я спрашивал себя тогда – почему нам, именно нам, фатально повезло. И что это за Дидактика, при которой нет скукоты, а восторг в горле и, главное, в сердце, да-а. А как он бывал привередлив и строг!

АЛЕКСЕЙ. Ты сейчас напридумываешь, затосковал в привилегированном своем институте.

МИХАИЛ. Затоскуешь. Дети одних прохиндеев, маленькие такие прохиндейчики. (Вспоминая снова). А Федор Иванович нас вел! К большой, открытой площади. Вьюга слепит очи… Женщины прощально машут…

АЛЕКСЕЙ. Экая чушь. Единственное, что он вселил в меня – музыку…


Пауза. Они вслушиваются в дальнюю мелодию.


МИХАИЛ. Озноб по спине! И тревога.

АЛЕКСЕЙ.Не вижу, что озноб и тревога остались с тобой.

МИХАИЛ (вспыхивая). А с тобой?

САДОВНИК (внезапно появляясь в окне). Алексей, не засиживайся с гостем. Надо корчевать сливовый участок.

МИХАИЛ. Учитель выпроваживает ученика.

САДОВНИК. Те сорок старинных монет, что подняли мы вчера в корневище, ты куда положил, Алеша?

АЛЕКСЕЙ. А… я унес их в новые посадки (глядит с легкой усмешкой на Михаила), подальше от соблазна.

МИХАИЛ. Богато живете. Что ж, я пошел, Федор Иванович, надумаете в Москву…

САДОВНИК.Не надумаю.

МИХАИЛ. А вдруг… рукопись повезете…

АЛЕКСЕЙ. У отца нет никаких рукописей.

МИХАИЛ. Как знаете.

САДОВНИК. Сын, догоняй. Жара спала, солнце пошло на закат. Надо поработать (уходит).

МИХАИЛ. Изгоняет. Странно.

АЛЕКСЕЙ. Не сердись. Он не в себе.

МИХАИЛ. Не надо, Алексей Федорович. Он слишком в себе. Апостол. Праведник.

АЛЕКСЕЙ. Перестань, Миша. Забредай погодя. Он отойдет, смягчится. Лучше в субботу, к вечеру. По субботам мы дома, и приходят наши… Миша. Ваши… приходят. Заходи и ты, Мишель. Чужак.


Они выходят, скрипнет дверь веранды или калитка. В окно вновь показался Садовник, он вслушивается и перекидывает ногу через подоконник. Сидит на подоконнике.


САДОВНИК. Жизнь отжита, дружок. Будем бежать легкомысленных взоров. Таить клады. Молчать. (Выкриком). Я устал. Хочу молчать.


Он несколько странно посмотрел в верхний угол комнаты и сказал диковинную фразу: «Мы договорились. Я соблюдаю договор, а вы?…»

Садовник перебирается в комнату, стоит перед портретом бородатого человека.


АЛЕКСЕЙ (тоже внезапно появившись в окне). Я так и понял, отец. Но зря ты пересолил. Миша благоговейно к тебе…

САДОВНИК. Благоговейно… Не верю я в ваше поколение, Алешка. На корню захилело.

АЛЕКСЕЙ (в окне). А в свое ты веришь?! (Вспылив). Не трогай мое поколение, суди свое.

САДОВНИК (исповедально). Моего поколения нет. Оно кончилось. Последним был Вампилов. И все. Шаром покати.

АЛЕКСЕЙ. А этот-то, идеолог русской партии?

САДОВНИК. Этот? Попомни, и его соблазнят чечевичной похлебкой. А устоит – один в поле не воин.

АЛЕКСЕЙ. По твоей дидактике и один воин. Если воин.

САДОВНИК.Давай-ка испьем чайку.

АЛЕКСЕЙ (наливает в стаканы чай). Хочу сказать тебе… Отец, а мне третий десяток пошел. Бездна лет.


Садовник смеется.


АЛЕКСЕЙ. Двадцать лет. Гора, небольшая, но гора, и вся в надолбах. Я студент исторического факультета…

САДОВНИК.Я думал, у нас съезды исторические, но оказывается – и факультеты исторические.

АЛЕКСЕЙ. Заноза ты. Прости. Факультета истории.

САДОВНИК.То-то. Язык вышелушили. А на оскопленном языке пытаются толковать отцы и дети.

АЛЕКСЕЙ. Ох-ох-ох! Если у нас есть добрая воля, мы дотолкуемся и на этом языке, по одежке протянем ножки.

САДОВНИК. Не верю я в ваше поколение. Ни сохи, ни елани, ни идеалов, ни красоты, все пусто и ничтожно. Сплошная дискотека, а потому говорить не о чем – если пусто.

АЛЕКСЕЙ. Наши дискотеки приличнее ваших ханжеских танцев. Пусто… А у вас густо?…

Алексей бросается к подушке, достает из-под нее том с золотым тиснением, протягивает отцу.

САДОВНИК. Ну, читаешь Карамзина, и что из того? Нынче модно читать Николая Михайловича.

АЛЕКСЕЙ. А ты спроси, где я добыл «Историю государства Российского»!

САДОВНИК.На факультете, поди.

АЛЕКСЕЙ. Угадал. В пыльных шкафах на кафедре русской истории.

САДОВНИК.Что ж, сие, голубчик, делает честь кафедре – есть Карамзин, предание живо.

АЛЕКСЕЙ. А кто завкафедрой? Твой однокурсник, ровесник твой…

САДОВНИК (самодовольно). Что ж, голубчик…

АЛЕКСЕЙ (передразнивая). Сие, голубчик… Да, а кто разработками, раскопками по декабристам ведает?

САДОВНИК. Доктор Поваль, уважаемый ученый, сорок лет на кафедре.

АЛЕКСЕЙ. Ну, так смотри! Смотри! Смотри!


Он показывает отцу два тома, старинных, Карамзина.


САДОВНИК. Этого не может быть, Алешка! Неразрезанный Карамзин!

АЛЕКСЕЙ. Вот оно, ваше поколение!


Садовник закрывает лицо ладонями, потом лицо его твердеет.


САДОВНИК. Утешимся, что отказались от сомнительной чести работать на этой кафедре. Не заносись, Алешка, и не хвастайся, что первым за все эти смутные годы…

АЛЕКСЕЙ. Я, отец, совершил оплошность. В аудитории показал ребятам…

Перейти на страницу:

Похожие книги

Аламут (ЛП)
Аламут (ЛП)

"При самом близоруком прочтении "Аламута", - пишет переводчик Майкл Биггинс в своем послесловии к этому изданию, - могут укрепиться некоторые стереотипные представления о Ближнем Востоке как об исключительном доме фанатиков и беспрекословных фундаменталистов... Но внимательные читатели должны уходить от "Аламута" совсем с другим ощущением".   Публикуя эту книгу, мы стремимся разрушить ненавистные стереотипы, а не укрепить их. Что мы отмечаем в "Аламуте", так это то, как автор показывает, что любой идеологией может манипулировать харизматичный лидер и превращать индивидуальные убеждения в фанатизм. Аламут можно рассматривать как аргумент против систем верований, которые лишают человека способности действовать и мыслить нравственно. Основные выводы из истории Хасана ибн Саббаха заключаются не в том, что ислам или религия по своей сути предрасполагают к терроризму, а в том, что любая идеология, будь то религиозная, националистическая или иная, может быть использована в драматических и опасных целях. Действительно, "Аламут" был написан в ответ на европейский политический климат 1938 года, когда на континенте набирали силу тоталитарные силы.   Мы надеемся, что мысли, убеждения и мотивы этих персонажей не воспринимаются как представление ислама или как доказательство того, что ислам потворствует насилию или террористам-самоубийцам. Доктрины, представленные в этой книге, включая высший девиз исмаилитов "Ничто не истинно, все дозволено", не соответствуют убеждениям большинства мусульман на протяжении веков, а скорее относительно небольшой секты.   Именно в таком духе мы предлагаем вам наше издание этой книги. Мы надеемся, что вы прочтете и оцените ее по достоинству.    

Владимир Бартол

Проза / Историческая проза