Есенин

   — Не забудь, тебе нынче идти к Городецкому, — напомнил Михаил Павлович. — Этот питерский донкихот уловим дома только с утра. — И добавил: — А мои рекомендательные записки готовы.

Мурашёв вызвался проводить Сергея до дома, где жил Городецкий, оговорив, что к Сергею Митрофановичу он не зайдёт, так как спешит по делу.

Есенин позвонил в квартиру Городецкого, невольно вспомнил свой недавний звонок к Блоку и подумал: «Тогда я с дрожью решал гамлетовский вопрос: «Быть или не быть?» — а сейчас всё во мне поёт от радостного возбуждения — «быть, быть, чёрт возьми, быть!».

Открыл ему сам Городецкий, высокий, на голову выше Есенина, удлинённое лицо с узкими, модно подбритыми усиками, с шапкой спутанных тёмных волос, с глазами, где доброта боролась с хитринкой.

   — Сергей Есенин? — обрадованно спросил он.

   — Да, — подтвердил Есенин, протягивая блоковское письмо.

   — Вчера вечером Александр Александрович рассказал мне о вас, просил любить и жаловать.

Городецкий повёл Есенина в свой кабинет, усадил его в удобное, но причудливое на вид креслице, а сам вскрыл конверт, пробежал глазами блоковскую записку и внимательно прочёл все шесть есенинских стихотворений.

Есенину очень хотелось узнать, что написал о нём Блок Городецкому, но Сергей Митрофанович то ли по рассеянности, то ли умышленно в отличие от Мурашёва не показал ему и не прочёл вслух записки, а положил её в выдвижной ящик письменного стола.

Пока Городецкий читал отобранные Блоком рукописи, Есенин бегло, но цепко оглядел кабинет. Его поразили рисунки и портреты на стенах. Они были выполнены в разной манере, но их объединяло некое родство в размашистости, в броской яркости красок, в причудливости и резкости линий — ничего подобного Есенин не видел в Третьяковской галерее. Он понял, что это так называемая живопись-модерн.

Ещё более удивило Есенина обилие кустарных изделий в русском народном стиле — ковши, резные петушки, игрушечные кони, жар-птицы, берестяные туески, даже малюсенькие лыковые лапоточки. На искусно вырезанной и ярко расписанной табуретке лежали гармоника и старинные гусли, а над ними висела на стене древнего письма в серебряном окладе икона Николая Угодника. На письменном столе лежало рукописное, изукрашенное лазоревыми и пунцовыми красками «Слово о полку Игореве».

Есенину стало ясно, что Городецкий увлекается всем, что связано с древней Русью.

   — Скажите, Есенин, — вкрадчиво спросил Городецкий, — не презентовал ли вам Александр Александрович одну из своих книг?

   — Да, он подарил мне свою книгу. Это, поверьте, для меня драгоценнейший подарок. Я бы показал вам, но книга осталась в моём сундучке на квартире Мурашёва. Я у него временно остановился.

   — Вот вы назвали данную вам книгу Блока подарком, — подчёркнуто значительно разъяснил Сергей Митрофанович, сощурив глаза. — А это не подарок, а диплом, аттестат на звание поэта. Блок не разбрасывается книгами с дарственными надписями. Он дарит книги только близким друзьям или людям, родственным ему по таланту.

   — Мне ещё в Москве об этом говорили знающие люди.

   — Я вам подарю свою книгу, — потеплев, пообещал Городецкий. — И дарственную надпись сделаю от всего сердца. Но — попозже. А сейчас за дело. Что вы привезли в Питер?

   — У меня в основном скомпонована первая книжка стихов. Я назвал её «Радуница».

   — Очень хорошо. Стихи эти были в печати?

   — Только два-три.

   — Так. Давайте рукопись.

Есенин встал с креслица и положил на стол перед Городецким свёрток.

   — А нет ли у вас чего-нибудь фольклорного, записей народного творчества — песен, частушек?

   — Есть и такое. Я назвал большую тетрадь этих записей «Рязанские побаски, канавушки и страдания».

   — Вот молодец! Недаром вас Блок так приветил.

   — Но, к сожалению, эта тетрадь осталась в родном моём селе Константинове.

   — Ничего. Время терпит. Видите ли, Есенин, вас, кажется, Сергеем Александровичем зовут?

   — Зовите Сергеем.

   — Так вот, Сергей свет Александрович, вашу «Радуницу» и ваши записи рязанских страданий я, с вашего разрешения, забираю у вас для издательства «Краса», с которым я крепко связан. Давайте договоримся, что вы об этих пока рукописных книжках никому ни гугу. Издательское дело — это как-никак коммерция. И ничего дурного в этом нет. Помните слова Пушкина: «Не продаётся вдохновенье, но можно рукопись продать». Будем считать, что «Краса», не покупая вашего вдохновения, закупила у вас рукописи. По рукам?

   — По рукам! — вспыхнув от радости, живо отозвался Есенин.

   — В апреле уже поздно, а в мае, Бог даст, мы дадим в «Красе» анонс о ближайшем выходе ваших двух книжек. Не тревожьтесь, рядом с вашим именем будет и имя вашего покорного слуги Сергея Городецкого. Два тёзки на одной странице.

   — Я буду молчать.

   — Вот ещё что. Печатать стихи сразу в книжке — нерасчётливо. Все их надо пропустить через периодику.

   — Михаил Павлович Мурашёв дал мне несколько рекомендаций в редакции журналов. Он просил вас посмотреть.

Есенин вынул из кармана мурашёвские записки и положил на стол. Городецкий деловито прочёл их и одобрил: