Есенин

И они остались вдвоём с Артосовым на пляже. Плавали, заплывая далеко-далеко, загорали, разговаривали, фотографировались с обезьянками на плечах, пили свежевыжатые соки, ели мороженое… Рай!

Она и сейчас, как вчера, была в закрытом тёмно-синем купальнике. Он так дивно сочетался с глубиной её синих глаз. Артосов не переставая любовался ею. Однажды, когда в очередной раз пошли купаться, он встал на подводный круглый камень, замер, любуясь… И вдруг камень стал двигаться в сторону Тани. «Я схожу с ума!» — подумал Артосов. Но камень продолжал двигаться. Артосов соскользнул с него, нырнул и увидел огромную черепаху.

— Чудеса! — воскликнул он, позвал Таню, и они некоторое время, ныряя, следили за черепахой, которая, впрочем, поспешила удалиться от берега.

Потом появился Цекавый:

— Валера! Немедленно! Алексей Аскольдыч не отзывается!

И начался переполох. Стучали в дверь номера, звали, Артосов залезал к окну, заглядывал в него и видел, что Днестров лежит в кровати неподвижно и бездыханно. Пришлось обратиться к служащим гостиницы, и те вскрыли номер. Классик советской поэзии Алексей Днестров был обнаружен в зюзю пьяный. В ответ на вопросы, пойдёт ли он обедать, мычал.

— Смотри, что вы наделали своим вчерашним купанием! — говорил Цекавый. — Его, кажется, парализовало. Он не может говорить.

— Да он просто вставные челюсти потерял, — отвечал Артосов. — Вон они валяются.

Возвращение челюстей на прежнее место способствовало более членораздельным речам классика. И звучали те речи так:

— Пошли вы к чорту, членистоногие! Дайте отдохнуть человеку!

Всё это Артосов за обедом рассказывал весьма красочно, так, что все хохотали, включая Цекавого. Но, впрочем, он потом нахмурился:

— Рано смеётесь. Нам ещё завтра его в Москву. Как бы не пришлось грузом двести.

— «И только господин из Сан-Франциско мерно покачивался в своём гробу», — мрачно произнёс Хворин.

После обеда уже все вместе наслаждались пляжем, солнцем, океанскими ласковыми волнами, которые почти совсем стихли. День безмятежного счастья промелькнул быстро, и вот уже закат, прощальный ужин, и всем грустно, хочется напоследок ещё какого-то праздника, а какого?

— Минуточку! — объявил Артосов. — Мне удалось раздобыть пиратскую копию свежевыжатого стихотворения самой знаменитой цейлонской поэтессы Виктории Хитровой. Вот оно:

Есть на юге Цейлона
Курорт Хиттадува,
Здесь бродила я, словно
Последняя дура…

— Негодяй! — перебила его звезда Санкт-Петербурга, набросилась и стала лупить салфеткой. На том инцидент был исчерпан, а Таня предложила вспомнить, нет ли у кого-то сегодня дня рождения. Пусть не своего — мужа, жены, отца, матери, сына, дочери…

Хитрова тотчас вспомнила или придумала, что сегодня день рождения её мамы. Вот и стали праздновать. Каждый рассказывал что-то хорошее о своих родителях, каждый при этом стал хоть чуточку лучше самого себя. Под занавес ужина появился протрезвевший и вполне здравый Днестров. Он и трясся-то меньше обычного. Пришёл такой веселенький и объявил:

— Испытываю зверский голод!

Но и этот долгий вечер, сколько ни продолжался, а тоже закончился. В полночь, погуляв вдоль берега океана, все разошлись по номерам, потому что завтра предстоял ранний выезд и нужно было упаковать чемоданы, словно у каждого их было штук по двадцать.

Артосов и Днестров лежали в своём номере на своих кроватях, и Днестров щёлкал пультом телевизора. Они вяло говорили о том, кто что сейчас пишет, действительно ли грядёт полный упадок и исчезновение поэзии, обо всём таком прочем, наводящем на Артосова тяжкую тоску, потому что это был последний день и не было никакого повода, чтобы пойти к Тане. Часы уже показывали второй час ночи, через семь часов им уезжать отсюда…

— Был бы я в вашем возрасте, — засыпая, пробормотал старик Днестров, — я бы не лежал так тупо перед телевизором.

Произнеся эти роковые слова, он закрыл глаза и вскоре счастливо засопел, как может засопеть человек, переплывший в своей жизни океан спиртного, сегодня снова напившийся, протрезвевший, хорошо покушавший и опохмелившийся.

Артосов набрал полную грудь воздуха, встал, оделся и пошёл. Сердце его колотилось так, будто там застряла и не могла выбраться наружу огромная морская черепаха.

Таня открыла, посмотрела на него и сразу всё поняла.

— Я не могу больше спать с мужчинами! — выпалил Артосов на ходу подобранную фразу.

На утро, помогая собраться Днестрову, который всё-таки чувствовал себя плоховато, Артосов пронзительно вспоминал всё, что произошло этой ночью, и особенно — родимое пятно у Тани на животе, большое и причудливое. Вот почему она плавала и загорала в закрытом купальнике. Стеснялась. И ночью, когда он увидел это пятно, Таня вмиг смутилась:

— Не надо заплывать дальше! Давай оставим всё, как есть! Потом будем раскаиваться! Не надо, Валера, слышишь?!