Есенин, его жёны и одалиски

– Необычайное многообразие, яркость, величавость, сказочная, фантастическая красота нашей зимы увлекали Есенина, пробуждали в нём высокие поэтические настроения, рождали новые прекрасные образы и сравнения… В течение трёх месяцев, почти до самой своей смерти, Есенин не оставлял этой темы и написал двенадцать стихотворений, в которых отразилась русская зимняя природа.

Да, отразилась, но не только. На наш взгляд, в этом «зимнем» цикле главное всё-таки не природа, а личность самого поэта: его жизнь, его думы и чаяния, разочарования и надежды:

Снежная замять дробится и колется,
Сверху озябшая светит луна.
Снова я вижу родную околицу,
Через метель огонёк у окна.

Все мы бездомники, много ли нужно нам.
То, что далось мне, про то и пою.
Вот я опять за родительским ужином,
Снова я вижу старушку мою.

Смотрит, а очи слезятся, слезятся,
Тихо, безмолвно, как будто без мук.
Хочет за чайную чашку взяться –
Чайная чашка скользит из рук.

Милая, добрая, старая, нежная,
С думами грустными ты не дружись,
Слушай, под эту гармонику снежную
Я расскажу про свою тебе жизнь.

Уезжая в Баку, Софья Андреевна писала Наседкину: «Как Сергей себя чувствует душой и телом, очень мне трудно сказать. Выглядит он, кажется, немножко лучше. А вообще он квёленький, и у меня за него сердце болит, болит».

То, что поэт был болен, и болен серьёзно, показало его выступление в Доме печати в конце сентября.

Есенина встретили аплодисментами, но он, всегда дороживший вниманием публики, на этот раз отнёсся к её приветствиям равнодушно. Поэт П. Чихачёв говорил позднее:

– Чувствовалось, что он очень устал и то, что раньше радовало и волновало его, теперь стало безразличным. Читал он очень грустные стихи: «Цветы мне говорят прощай…», «Ты меня не любишь, не жалеешь…». Читал невесело, с душевным надрывом.

О явном физическом недомогании и душевном дискомфорте поэта свидетельствует и другой мемуарист:

«Голос у него был хриплый. Читал он с большим напряжением. Градом с него лил пот. Начал читать – “Синий туман. Снеговое раздолье…”:

Синий туман. Снеговое раздолье,
Тонкий лимонный лунный свет.
Сердцу приятно с тихою болью
Что-нибудь вспомнить из ранних лет.

Вдруг остановился – никак не мог прочесть заключительные восемь строк этого вещего стихотворения:

Все успокоились, все там будем,
Как в этой жизни радей не радей, –
Вот почему так тянусь я к людям,
Вот почему так люблю людей.

Вот отчего я чуть-чуть не заплакал
И, улыбаясь, душой погас, –
Эту избу на крыльце с собакой
Словно я вижу в последний раз.

Его охватило волнение. Он не мог произнести ни слова. Его душили слёзы. Прервал чтение. Через несколько мгновений овладел собой. С трудом дочитал до конца последние строки. Это публичное выступление Есенина было последним в его жизни. Есенин прощался с эстрадой».

«Только ли с эстрадой?» – спросим мы.

Второй месяц осени 1925 года тоже прошёл относительно спокойно. В. Наседкин вспоминал: «Октябрьский вечер. На столе журналы, бумаги. После обеда Есенин просматривает вырезки. Напротив с “Вечёркой” в руках я, Софья Андреевна сидит на диване. Светло, спокойно, тихо. Именно тихо. Есенин в такие вечера был тих».

Иногда ходили в кино. «Последний раз я видел Есенина в кафе “Капулер”, – рассказывал Н. Захаров-Мэнский. – Он шёл в кино с С.А. Толстой и сестрой Катей. Если не ошибаюсь, они шли на “Михаэля” – превосходную инсценировку романа Банга. Это снова был прежний Серёжа, тихий и милый, грустный немного…»

Благостную картину в Померанцевом переулке наблюдал и писатель Ю.Н. Либединский: «Странно было увидеть Сергея в удобной, порядливой квартире, где всё словно создано для серьёзного и тихого писательского труда».

Юрий Николаевич застал у Есенина одного из его друзей. С ним произошёл серьёзный и страстный разговор о пути российского крестьянства. Сергей Александрович в разговоре не участвовал, но с интересом следил за дискуссией.

Были беседы и темы более близкие Есенину – о поэзии и вообще о литературе, о русском языке.