Есенин, его жёны и одалиски

– Поэт должен чутко прислушиваться к случайным разговорам крестьян, рабочих и интеллигенции, – говорил Сергей Александрович В. Наседкину, – особенно к разговорам, эмоционально сильно окрашенным. Тут поэту открывается целый клад. Новая интонация или новое интересное выражение к писателю идут из живого разговорного языка.

«Толковый словарь живого великорусского языка» В.И. Даля был настольной книгой. Интересен случай, связанный с именем его младшего коллеги. Как-то Есенин ехал с приятелями В.И. Вольпиным и В.И. Эрлихом. Не успела пролётка остановиться, как была окружена изрядной толпой. С трудом к поэту пробилась женщина лет сорока, чёрненькая, невзрачная. Попросила автограф и назвала свою фамилию – Брокгауз.

– А… словарь? – спросил Сергей Александрович.

– Да-да, это мой дядя.

– Здесь неудобно. Едем с нами, – предложил Есенин и втащил любительницу автографов на пролётку.

Спутники поэта не слышали его разговора с «Брокгаузихой», очень удивились её внезапному соседству и с присущей им свободой в обращении осведомились, с чего это ему вздумалось прихватить «эту дурёху».

…Есенин до конца жизни мечтал о своём журнале. В. Наседкин и Софья Андреевна несколько вечеров высчитывали, во что это обойдётся: стоимость бумаги, типографские работы, тираж, авторские гонорары.

Толстая фактически выполняла роль секретаря, принимала участие в подготовке собрания сочинений Есенина. Она переписала многие стихотворения поэта, и они вскоре стали первоисточником, так как подлинники затерялись. Сергей Александрович не любил держать лишнюю бумагу, раздаривал автографы, и его раздражало стремление жены сохранить каждую написанную им строчку.

– Она заживо из меня музей хочет сделать, – сетовал поэт. – Какой ужас! Как это тяжело. Везде во всём музей.

Софья Андреевна содействовала публикации новых произведений Есенина, ходила с ним по издательствам. О её участии в подготовке собрания сочинений рассказал редактор Госиздата И.В. Евдокимов:

«Мы уселись за стол. Я выложил стихотворения. Есенин исхудал, побледнел, руки у него тряслись, на лице его, словно от непосильной работы, была глубочайшая усталость, он капризничал, покрикивал на жену, был груб с нею. И тотчас, наклоняясь к ней, с трогательной лаской спрашивал:

– Ты как думаешь, Соня, это стихотворение сюда лучше?

А потом сразу серчал:

– Что же ты переписала? Где же то-то, помнишь, недавно-то я написал? Ах, ты!..

И так мешались грубость и ласка.

– Соня, почему ты тут написала четырнадцатый год, а надо тринадцатый?

– Ты так сказал.

– Ах, ты всё перепутала! А вот тут надо десятый. Это одно из моих ранних… Нет! Не-е-т! – Есенин задумывался. – Нет, ты права! Да, да, тут правильно».

Память иногда подводила Сергея Александровича. Пришлось записаться в Румянцевскую библиотеку и проверять даты изданий отдельных стихотворений по старым газетам и журналам. К этой работе был привлечён и двоюродный брат поэта Илья.

…В октябре Есенин увлёкся созданием коротких стихотворений. Первыми были написаны «Голубая кофта. Синие глаза…» и «Слышишь – мчатся сани…».

Оба стихотворения родились в знаменательный день – 3 октября поэту исполнилось 30 лет. Утром он встал пораньше и, пока спала жена, помчался к А.Л. Миклашевской, которую не видел более года. Вручив удивлённой женщине корзину хризантем, тут же откланялся:

– Простите за шум.

В первом из названных стихотворений есть строчки, связанные с этим визитом: «Никакой я правды милой не сказал…» Ещё в Баку Есенин написал последнее стихотворение, посвящённое Августе Леонидовне, но при встрече умолчал, не хотел ворошить прошлое (хотя своим внезапным появлением напомнил о нём), которое отнюдь не кануло в Лету: «У меня на сердце без тебя метель…»

В ночь с 4 на 5 октября Сергей Александрович продиктовал жене семь шести– и восьмистрочных стихотворений. Каждое из них – воспоминание о былом и сожаление о потерянной молодости:

Снежная замять крутит бойко,
По полю мчится чужая тройка.

Мчится на тройке чужая младость.
Где моё счастье? Где моя радость?

Всё укатилось под вихрем бойким
Вот на такой же бешеной тройке.

Впрочем, и настоящий день не радовал поэта. Думаем, нелегко было Софье Андреевне записывать это:

Не криви улыбку, руки теребя,
Я люблю другую, только не тебя.

Ты сама ведь знаешь, знаешь хорошо –
Не тебя я вижу, не к тебе пришёл.

Проходил я мимо, сердцу всё равно –
Просто захотелось заглянуть в окно.