Есенин: Обещая встречу впереди

Браун-старший перечисляет поимённо десятерых литераторов, находившихся в номере, излагает увиденное и свои выводы:

«…судя по всему, Есенин поставил в левом переднем углу стол, на него столик, стул, дотянулся до изгиба у потолка тонкой трубы парового отопления, зацепил за неё верёвку от чемодана и в решительную минуту оттолкнул из-под ног установленную им опору.

Рука, застывшая у горла, свидетельствовала о том, что в какое-то последнее мгновение Есенин пытался освободиться от душившей его петли, но это было уже невозможно. Мы долго выпрямляли застывшую руку, приводя её в обычное положение.

На лбу Есенина, у переносицы, были два вдавленных, выжженных следа от тонкой горячей трубы отопления, к которой он, по-видимому, прикоснулся, когда всё было кончено».

Из текста со всей очевидностью явствует, что Браун — старший нисколько не сомневался в самоубийстве Есенина. Ни одного даже малейшего намёка на сомнения его текст не содержит.

Далее Браун-старший пишет про Эрлиха («сотрудника ОГПУ», чья подпись уже стояла под протоколом, который Браун якобы не стал подписывать).

«…Эрлих сокрушался о том, что после запрещения Есенина прочитать записку тут же, в момент её передачи, он, по возвращении домой, сразу же не прочитал её. А поздно ночью, уже к утру, он проснулся как от внезапного толчка, вспомнил о записке, вскочил с постели, потянулся к пиджаку, и тут только, прочитав записку, ахнул, немедленно оделся, выбежал на улицу. Транспорт уже не работал. По пути встретился извозчик, довёз до гостиницы… Эрлих стучался в номер, разбудил Устиновых. Но уже было поздно…»

Вывод Брауна-старшего: «Всё это я считаю себя обязанным сказать, чтобы восстановить истину, чтобы отвести попытку вольно или невольно бросить тень на честное имя поэта Вольфа Эрлиха, доброго и бескорыстного друга Сергея Есенина…»

Собственно, всё.

Зачем Браун-младший публично несёт околесицу, каждым своим словом противореча сказанному его собственным отцом, вопрос философский.

* * *

Литератор Юлия Беломлинская изложила иную версию. Благосклонности Есенина всю жизнь добивались несколько его приятелей с нетрадиционными гендерными предпочтениями: как началось в юности, так и не закончилось никогда. В ночь его самоубийства из-за этого случилась драка. Короче, убили и после убийства повесили.

Читаешь — и пугаешься. Одна беда: доказательств — ноль.

Версия Дмитрия Доброва: конфликт Есенина с ленинградскими ответственными работниками, имеющими «чёрный» бизнес.

Конфликт начался в ресторане. Есенин пригрозил, что нажалуется на них Кирову. Те решили нового начальства не дожидаться. Избили, убили, а после убийства повесили.

Эта версия, конечно, избавляет Зиновьева и Сталина от необходимости, имея все технические и организационные возможности, совершать несусветные глупости. Но, по совести, и она тоже завиральная и ни на чём не основанная.

Ну, предположим, Есенин с кем-то поссорился в ресторане. А с кем конкретно? А где этот ресторан? А где свидетели? А почему в ресторане, а не на ипподроме? не в цирке? не в театре?

Валерий Мешков, автор вышедшей в 2013 году брошюры «Убийство Есенина — преступление государства», железной хваткой вцепился в фотографа Моисея Наппельбаума: «Очевидно, что к этому делу он был допущен как человек „политически надёжный“ и проверенный ГПУ».

Рассмотрев фотографии Наппельбаума, Мешков увидел вот что: «…заметно явное повреждение волосяного покрова правой брови, в результате она выглядит гораздо уже и короче левой брови. Не исключено, что волосы могли просто обгореть в результате выстрела в упор, а под правой бровью — входное отверстие пули».

Кто-то может объяснить, зачем вызывать известного фотографа, который фотографирует Есенина, якобы с раной на лице и фотографии не ретуширует, когда можно прислать своего фотографа из милиции, который подкрасит, подмажет и сделает карточку мёртвого Есенина в лучшем виде?

Ответ Мешкова: потому что Наппельбаум лично для Сталина фотографировал — и уже Сталин принимал решение, убийство это или самоубийство.

Даже как-то неудобно всё это пересказывать. Сталин на съезде, ему срочно доставляют снимки: «Иосиф Виссарионович, вот взгляните, надо принять решение по фальсификации. Фальсифицируем?»

Господи, господи.

На самом деле Наппельбаума позвали, потому что умер известный поэт. Четыре года назад Наппельбаум так же фотографировал мёртвого Блока. И это единственные фотографии мёртвых литераторов среди его работ.

Всё остальное в книжке Мешкова никакой критики не выдерживает.

У Есенина ужасная рана в районе брови — вполне возможно, дырка от выстрела в упор; при этом в комнате — толпа писателей, художников, сын Наппельбаума. Ну и что? Они ж ничего не заметят. Или заметят, но смолчат.

Так, что ли?

То есть ни участник Гражданской войны Борис Лавренёв, ни участник Первой мировой Михаил Слонимский, которых в ОГПУ никто пока не определял, не скажут: «Товарищ милиционер, вы с ума сошли? Какое повешение? Его застрелили!» — или: «Его забили молотком!»

Как вы это себе представляете? Просто объясните — как?