Есенин: Обещая встречу впереди

Усложнённый вариант: теряющий власть Каменев просит Зиновьева, чтобы его люди отобрали у Есенина телеграмму. И Зиновьев бросается Каменева спасать.

Тоже сомнительно (зачем Зиновьеву впутываться в дело с позорной телеграммой?), но допустим.

Зиновьев пока ещё, хотя и последние дни, сидит на Ленинграде; так чего ему огород городить? Прислал бы к Есенину милиционеров, они перетрясли бы его вещи — делов-то.

Не нашли бы ничего в есенинских чемоданах, отвезли бы его в арестантскую на каких-нибудь спонтанных основаниях. Там и договорились бы: «Сергей Александрович, отдайте листочек, вам не надо».

Но если бы события пошли по описанному конспирологами сценарию, то, учитывая последующий запуск репрессивной машины, сожравшей многих фигурантов мнимого есенинского убийства, эта информация, конечно, тут же выплыла бы.

Читаем воспоминания Чагина:

«В конце декабря я приехал в Москву на Четырнадцатый съезд партии. В перерыве между заседаниями Киров спросил меня, не встречался ли я с Есениным в Москве, как и что с ним. Сообщаю Миронычу: по моим сведеньям, Есенин уехал в Ленинград.

„Ну что ж, — говорит Сергей Миронович Киров, — продолжим шефство над ним в Ленинграде. Через несколько дней будем там“.

Недоумеваю, но из дальнейшего разговора узнаю: состоялось решение ЦК — Кирова посылают в Ленинград первым секретарём губкома партии».

Киров вступал в управление Ленинградом! Киров, который Есенина очень любил!

Если бы при нём хоть одна мышь пискнула о том, что поэта загубили, там всё вверх дном перевернули бы.

Не тогда, так потом — хоть однажды, но что-то во всех этих многосоставных конструкциях сломалось бы, заискрило.

В 1930 году попал под суд, а затем сел Николай Горбов, составлявший протокол в «Англетере». Сам он считал, что упекли его за критику милицейского и партийного руководства. Чего ж не рассказал всей правды? Отомстил бы обидчикам.

В 1936, 1937, 1938, 1939-м на чьих угодно допросах — или в чьих угодно доносах — хоть намёком, но выявилась бы вдруг «страшная истина».

В протоколах допросов самого Григория Зиновьева, например. Он уж в чём только не признался!

Или в протоколах допросов репрессированного поэта Василия Князева, репрессированного критика (и «чекиста») Павла Медведева, да того же несчастного Эрлиха, взятого в 1937-м. Там целая очередь из якобы причастных и впоследствии репрессированных, которые могли «расколоться», попытаться быть полезными следствию. Не сами ведь убивали поэта, вот и нашли бы возможность потянуть время, продлив следствие по собственному делу.

Во времена, когда лепили — вдохновенно, умело — ирреальные заговоры, неужели не использовали бы в своих целях заговор реальный?

Конечно, использовали бы.

Просто его не было.

Наконец, в версии, по которой за всем стоит Зиновьев, увы, недостаёт одного звена.

В ней писатель Александр Тарасов-Родионов должен быть человеком Каменева или Зиновьева.

И тут авторов концепции подстерегает обидная закавыка.

* * *

Тарасов-Родионов родился в мелкопоместной семье дворян Черниговской губернии. Был членом партии большевиков с 1905 года. Участвовал в Первой мировой, к 1916 году дослужился до офицера, но при этом занимался партийной работой, в связи с чем в июле 1917-го был арестован как агитатор. Находясь в Петропавловской крепости, написал покаянное письмо на имя секретаря министра юстиции Временного правительства: «Я виноват и глубоко виноват в том, что был большевиком».

Октябрьская революция вернула его в большевистские ряды.

25 октября он участвовал в захвате Зимнего дворца и здания Центрального банка.

Тарасова-Родионова можно увидеть на групповой фотографии Военной организации ЦК РСДРП(б) 1917 года.

Однако история с покаянием вскрылась, и в 1918 году его исключили из партии, оставив возможность искупить вину службой.

В 1918–1919 годах Тарасов-Родионов работал в армейском трибунале на Царицынском фронте.

В итоге в 1919 году по инициативе Сталина Петроградский комитет партии восстановил Тарасова-Родионова в РСДРП(б). Причём Сталин лично за него поручился.

В 1920 году Тарасов-Родионов участвовал в советско-польской войне.

Высшая его командная должность — начальник штаба армии.

Позже Сталин перевёл Тарасова-Родионова в Москву. Более того, обсуждалась возможность назначения его на должность секретаря Сталина.

В 1921 году Тарасова-Родионова снова исключили — за неверную информацию о партийном стаже (без учёта исключения в 1918 году), но в 1925-м опять восстановили.

В том же году отдельным изданием была опубликована повесть Тарасова-Родионова «Шоколад», изменения в которой были в буквальном смысле согласованы со Сталиным.

Тарасов-Родионов не был человеком ни Каменева, ни Зиновьева, ни Троцкого.

Если он и мог на кого-то надеяться в 1925 году, то лишь на своего руководителя и благодетеля, генерального секретаря ЦК.

Когда бы ему пришло в голову доложить хоть кому-то о разговоре с Есениным, он, естественно, пошёл бы к Сталину.

В декабре 1925 года пресловутая телеграмма Сталину не помешала бы.