Есенин: Обещая встречу впереди

Настрой Есенина прост: Клюев — умище и талант ошеломительный; а то, что всё время норовит за ухом почесать, — ничего, они все тут друг о друга чешутся.

Зато — какие люди, какие разговоры!

Печаль Клюева в том, что ночевать Есенин всё равно возвращается к Городецкому.

Влияние Клюева и Городецкого тогда было ещё вполне сопоставимым. Выбора между ними Есенин не делал: а зачем? Крутился, как мог, между двумя в той или в иной степени очарованными им мужчинами.

Клюев знакомил с лучшими людьми Петрограда и давал умнейшие советы по литературному делу.

Городецкий надеялся возглавить неонародничество в русской культуре и Есенина видел одним из сотоварищей. Есенин был вовсе не прочь, тем более что Сергей Митрофанович — даром что как поэт был слабее Клюева — и влияние имел большее, и знакомства самые широкие, к тому же обещал помочь с призывной историей.

10 октября на квартире Городецкого прошло первое собрание общества «Страда». Спустя неделю общество учредили официально. В почётные члены, для веса, избрали Фёдора Шаляпина, Илью Репина, Константина Бальмонта и Владимира Короленко.

Председателем общества стал беллетрист Иероним Ясинский. Ему и по возрасту положено было главенствовать: родившийся в 1850 году, он был самым старшим в их компании. Товарищем председателя — сам Городецкий. Казначеем назначили гипнотизёра и оккультиста Григория Клочкова.

Есенин и Клюев должностей не получили, им полагалось слагать и петь.

21 октября Николая и Сергея, наконец, принял Блок.

Характерно, что в другой раз приехавшего из своего далёка Александра Ширяевца он в дом не пустил: передал через горничную подписанную книгу — и всё. Ширяевец ужасно обиделся. Но что толку обижаться на Блока? С таким же успехом можно обидеться на Адмиралтейский шпиль.

О чём говорили, неизвестно. Блок записал в дневнике: «Н. А. Клюев — в 4 часа с Есениным (до 9-ти). Хорошо». По записи видно, что Клюев в этой паре главный для Блока; одного Есенина он и в этот раз не принял бы.

Есенин похвастается в письме Любови Столице: «Вчера мило гуторил с Блоком» (видны и гордость, и самоирония). Заодно признается — и тоже не без иронии: «Одолеваем ухаживаньем Клюева». Последняя фраза в письме: «Жду так же, как и ждал, Вас до моего рождения».

Томящийся Клюев предлагал снять квартиру на двоих или хотя бы номерок на часок. Есенин поначалу делал вид, что не понимает, в чём дело, а понемногу начал вести себя и вовсе неожиданно.

В те же дни в очередной раз отправились с Клюевым в гости — на этот раз к певице Надежде Плевицкой. Клюева она знала, любила, даже однажды сапоги ему подарила взамен стоптанных.

Есенин, при знакомстве показавшийся Плевицкой скромным и застенчивым, вдруг переменился и начал откровенно над Клюевым трунить, едва ли не унижая его. Клюев в ответ на жёсткие есенинские шутки вдавил голову в плечи и опустил глаза, не в силах утихомирить своего «голубя».

Есенин будто бы показал Плевицкой: если вы думаете, что я с Николаем Лексеичем сплю в одной кровати, — это не так, уверяю.

* * *

Близился первый вечер общества «Страда».

Есенину заказали фрак.

Когда он его примерил, выяснилось, что всё это выглядит ужасно. Детское лицо, сложение худощавое, почти мальчишеское, и фрак… Не то.

И здесь, наконец, озарило сразу и Клюева, и Городецкого: надо нарядиться а-ля рюс!

(Спустя пару лет Городецкий будет утверждать, что не имел к этому маскараду ни малейшего отношения, и всё свалит на Клюева.)

Шёлковую голубую рубашку! — кричит Клюев. — Будет как шёлковый, мой голубь-то!　Нет, лучше белую! — возражает Городецкий. — Будет как белый шёлковый голубь!　Шаровары ему — плисовые! Сапожки ему — остроносые! Цветные, на каблучках!

Ну-ка, Серёжа!

Нарядился. Эти двое взглянули и ахнули: мечта!

И рязанский, и пейзанский.

Клюев достал румяна (у него были) и нарумянил Серёжу. Был бледненький — стал как яблочко наливное.

Золотой поясок ему повязал, а на поясок — гребешок.

Городецкий сходил за балалайкой — вот тебе, балалаечка, весенний братик. Или всё-таки гармошка? Сходил ещё раз и принёс гармонь.

Они так им восхищались, так любовались, так расталкивали друг друга, чтобы поправить на нём то воротничок, то поясок, что Есенин им доверился: так и вправду лучше.

Даром, что парней в таких нарядах он в Константинове не встречал никогда. Разве что на открытках видел.

Есенин навязал городу свои стихи; город в ответ навязал ему свой театр.

Городецким руководило чувство нисколько не народное, но исключительно эстрадное.

Что до Клюева, то здесь к другому знахарю надо идти: он наряжал Серёжу, как куклу, сообразно своим грёзам. Фрак его пугал — в нём Серёжа походил на чёртика, а в белой рубашечке и сапожках — такой, что хотелось спрятать за пазуху, унести домой, на стол поставить и любоваться.

Афиши развесили по всему городу, на афишах — есенинская фамилия. Такое с ним было впервые. Что же, получается, весь город ходит, и все теперь знают, как его зовут? Невозможно.