Есенин: Обещая встречу впереди

К тому же Ясинский был не вполне прав.

В стихах Клюева часто слышалось причитание, жалобное и тяжёлое, почти женское, а в Есенине — как раз напротив, мальчишеская хрипотца:

…Я одну мечту, скрывая, нежу,

     Что я сердцем чист.

Но и я кого-нибудь зарежу

     Под осенний свист.

И меня по ветряному свею,

     По тому ль песку,

Поведут с верёвкою на шее

     Полюбить тоску…^[5]

Какая уж тут «женственная муза»!

Сцену Клюев и Есенин, несмотря на прошлый провал, снова оформили под сельский двор. Чем-то они напоминали героиню одного чеховского рассказа, развесившую в гостиной вилы и грабли, — так «народней». И остаётся только удивляться, насколько действительно деревня была далека от города, если сцену, с целью привлечь и удивить горожан, украшали подобным образом.

Оделись поэты в поддёвки и лакированные сапоги бутылками.

В зале, вспоминал мемуарист Лев Клейнборт, было множество «каких-то девиц и молодых людей».

Он же отметил: «…Есенин-чтец ещё не достигал той музыкальной силы выражения, какая у него была впоследствии. Но чтение шло от естества, стихи их покоряли всех. И лица их светились сознанием своего значения».

Сначала выступили Есенин и Клюев, затем их стихи читали приглашённые артисты Малого театра. В дополнение играли гусляры.

Концерт прошёл с успехом.

Городецкого на вечере не было.

Накануне между ними случилось нечто вроде ссоры. Внешние причины разногласия касались общества «Страда», где вдруг развернулась борьба за власть; Клюев с Есениным не одобрили претензий Городецкого на роль вождя. Но истинная подоплёка разлада, думается, лежала в иной плоскости: Клюев Есенина всё-таки перетянул, нашептав, что Городецкий на них собирается зарабатывать и куда лучше обойтись без него.

Расстались тяжело.

В декабре Городецкий в письме Ширяевцу посетует: «К сожалению, мужики мало похожи на кремень, народ не очень прочный, лютый до денег, из-за чего на все стороны улыбки посылают. Я говорю о наших гостях-мужиках, Клюеве и Есенине».

Последний, в свою очередь, хвастался знакомым, что «набил морду» Городецкому; это, впрочем, действительности не соответствовало, однако будущие есенинские замашки уже выказывало.

Новый, 1916 год Сергей и Николай справили вместе, может, в небольшой компании, а 4 января выехали в Москву.

Заселились в «Лоскутной» гостинице на Тверской, дом 3.

Девять месяцев назад Сергея Есенин приехал в Петроград практически никому не известным подростком.

Девять месяцев спустя его знал весь литературный бомонд и он, в связке с Клюевым, был способен собрать полный зал слушателей.

«Биржевые ведомости», вышедшие 5 января, на другой день после приезда поэтов, называя имена значимых литераторов, причислили Есенина к «корифеям художественного слова».

* * *

Новое положение Есенина в материальном смысле ничем ощутимым для него пока не обернулось.

В Москву он приехал с некоторым запасом денег, которые, увы, не столько заработал литературой, сколько добыл хитростью. Накануне отъезда, в декабре 1915-го, Есенин написал влиятельному критику и своему будущему наставнику Р. В. Иванову-Разумнику:

«С войной мне нынешний год пришлось ехать в Ревель пробивать паклю, но ввиду нездоровости я вернулся. Приходится жить литературным трудом, но очень тяжко… Я попросил бы Вас похлопотать в Литературном фонде о ссуде в руб. 200».

Ни в какой Ревель Есенин, естественно, не ездил, никакой пакли не «пробивал» и был вполне здоров.

Правдой в записке было только то, что денег у него не имелось.

Двести не получилось, но 50 рублей Иванов-Разумник ему выхлопотал.

В этот приезд — едва ли не последний раз — Есенин навестил Анну Изряднову и сына.

Клюев увязался с ним: не ровен час баба заманит, заново приворожит, одомашнит.

Пришли разнаряженные. Сергей был не прочь произвести впечатление: помнишь, провожала типографского служащего в поношенном пиджачке, а назад явился — боярин!

Подарков сыну не привёз. Она и не ждала.

О возвращении к Анне речи не шло.

Клюев по поводу жены выдохнул: уберёг соколика. Но не тут-то было.

Есенин не оставлял надежд на покорение сердца Любови Столицы.

Всякий раз, когда Есенин перед выходом из гостиницы отрезал: «Пойду один», — Клюев так или иначе выпытывал, куда именно, и, узнав, что Сергей собирается, боже мой, к жен-щи-не! — впадал в неистовство.

Есенин потом сам рассказывал Володе Чернявскому: «Как только я за шапку, он — на пол, посреди номера, сидит и воет во весь голос по-бабьи: не ходи, не смей к ней ходить!»

Ему от соколика и пёрышка не достаётся, а тут какая-то потаскуха городская всего его ощиплет.

В мемуарах, написанных в аккуратные советские годы, Чернявский вспоминал об этом обиняками: «В начале 1916 года Сергей, кажется, впервые заговорил со мной откровенно о Клюеве, без которого я даже у себя дома давно его не видел. С этих пор, не отрицая значения Клюева как поэта и по-прежнему идя с ним по одному пути, он не сдерживал своего мальчишески-сердитого негодования».

Но, продолжал Чернявский, «в иной, более глубокой сфере сознания, он, конечно, не переставал считать Клюева своим другом».

Мало кто любил и понимал Есенина так, как Чернявский: