«Самому доброму, самому искреннейшему писателю и человеку во ипостаси дорогому Иерониму Иеронимовичу Ясинскому на добрую память от размычливых упевов сохи-дерёхи и поёмов Константиновских-Мещёрских певнозобых озёр. Сергей Есенин. 1916 г., 7 февр. Пт.».
«Максиму Горькому, писателю земли и человека, от баяшника соломенных суёмов Сергея Есенина на добрую память. 1916 г. 10 февр. Пт.».
«Другу Натану Венгрову на добрую память от ипостаси сохи-дерёхи за песни рыцаря, который ничего не ответил, когда спросили его о крови».
Молодой поэт, полный физических и творческих сил, озорничал: «Провоняю я редькой и луком и, тревожа вечернюю гладь, буду громко сморкаться в руку и во всём дурака валять…» Загадывая высоким адресатам филологические ребусы, внутренне он смеялся, представляя себе, с каким старанием они будут искать в словарях ответ на своё недоумение.
На царской службе. Мир между тем всё больше и больше погружался в кровавую трясину мировой бойни. Война требовала всё новых жертв. 25 марта на действительную службу был призван и Есенин. Перед уходом в армию он зашёл к М. П. Мурашёву – принёс ему на сохранение свои рукописи; черновые наброски передал Михаилу Павловичу со словами:
– Возьми эти наброски, они творились за твоим столом, пусть у тебя и остаются.
М. П. Мурашёв вспоминал: «За обедом мы много говорили о петроградской литературной жизни. Сергей в этот раз рассказал о своих литературных замыслах: он готовился к написанию большой поэмы. После обеда, когда перешли в кабинет, он прочёл несколько новых стихотворений и в заключение преподнёс мне свой портрет, написав на нём:
Принимая подарок, я сказал:
– Спасибо, дорогой Сергей Александрович, за дружески тёплую надпись, но сохранить о себе память должен просить тебя я, так как я старше тебя намного и, естественно, должен уйти к праотцам раньше твоего.
– Нет, друг мой, – грустно ответил Сергей, – я недолговечен, ты переживёшь меня, ты крепыш, а я часто трушу перед трудностями. Ты умеешь бороться с жизнью.
Сергей Есенин стал звать меня с собой к Блоку.
– Уж больно хочется повидать Александра Александровича, а я уже с месяц не видал. Миша, позвони ему по телефону, может быть, у него найдётся полчаса для нас».
Блока дома не было, но ожидали его скорого прихода. Друзья решили идти наобум. Встретили их сообщением о том, что Александр Александрович звонил и сказал, что придёт поздно. Возвращались по набережной Пряжки. Вечер был тёплый. Солнце опускалось за мрачные корпуса судостроительных заводов.
Прошли набережную Мойки, вышли к Новому адмиралтейству, повернули на Английскую набережную, изобиловавшую особняками петербургской знати. Через Николаевский мост вышли к Сенатской площади. Лёд на Неве почернел, переходы по нему были закрыты. В лучах заходящего солнца набережные реки казались особенно красивыми.
– По этой набережной любил ходить Александр Сергеевич Пушкин, – задумчиво произнёс Есенин.
Здесь и расстались, каждый пошёл в свою сторону. Настроение, в котором Сергей Александрович дарил свой портрет Мурашёву, не улучшилось. Как бы продолжая разговор с ним, он набросал стихотворение на память другу:
С помощью друзей Сергей Александрович был откомандирован на службу в Царскосельском военно-санитарном поезде № 143. На нём он дважды подъезжал к линии фронта, а один раз съездил в Крым. Служба не особо отягощала его, к тому же он скоро заболел.
16 мая Есенин перенёс операцию по удалению аппендицита и после выздоровления получил на две недели увольнительный билет. В середине июня он неожиданно появился в Константинове. А. А. Есенина, младшая сестра Сергея Александровича, рассказывала:
– Полковник Ломан, под начальством которого находился Сергей, позволял ему многое, что не полагалось рядовому солдату. Поездки в деревню, домой, тоже были поблажкой полковника Ломана. Отец и мать с тревогой смотрели на Сергея: «Уж больно высоко взлетел!» Да и Сергей не очень радовался своему положению. Поэтому его приезды домой, несмотря на внешнее благополучие, оставили что-то тревожное.