Есенин в быту

– У немцев есть три поэта с очень похожими фамилиями, но с различными именами: Фридрих Геббель, Эмануэль Гейбель и, наконец, Иоганн Гебель – автор „Овсяного киселя“.

– Вот. Этот самый Гебель, автор „Овсяного киселя“, и оказал на меня влияние».

А вот о поэте на эстраде: «Обычный литературный вечер. Человек сто посетителей: поэты и тайнопишущие. В ту эпоху, в кафейный период литературы, каждый день неукоснительно поэты и тайнопишущие посещали „Домино“ или „Стойло Пегаса“. Они-то и составляли неизменный контингент слушателей стихов. Другая публика приходила в кафе позже – ради скандалов.

На этом вечере была своя поэтическая аудитория. Слушатели сидели скромно. Большинство из них жило впроголодь; расположились на стульях, расставленных рядами, и за пустыми столиками.

Есенин нервно ходил по подмосткам эстрады. Жаловался, горячился, распекал, ругался: он первый, он самый лучший поэт в России, кто-то ему мешает, кто-то его не признаёт. Затем громко читал „Сорокоуст“. Так громко, что проходящие по Тверской могли слышать его поэму.

По-видимому, он ожидал протестов со стороны слушателей, недовольных возгласов, воплей негодования. Ничего подобного не случилось: присутствующие спокойно выслушали его бурную речь и не менее бурную поэму.

Во время выступления Есенина я всё время находился во втором зале кафе. После выступления он пришёл туда же. Он чувствовал себя неловко: ожидал борьбы и вдруг… никто не протестует.

– Рожаете, Сергей Александрович? – улыбаясь, спрашивает Валерий Брюсов.

Улыбка у Брюсова напряжённая: старается с официального тона перейти на искренний и ласковый тон.

– Да, – отвечает Есенин невнятно.

– Рожайте, рожайте! – ласково продолжает Брюсов. В этой ласковости Брюсова чувствовалось одобрение и поощрение мэтра по отношению к молодому поэту.

В этой ласковости Брюсова была какая-то неестественность. Брюсов для Есенина был всегда посторонним. Они были чужды друг другу, между ними никогда не было близости».

* * *

Одним из первых друзей-поэтов Есенина был Рюрик Ивнев. Познакомились они в марте 1915 года, в Петрограде. С переносом столицы Ивнев оказался в Москве и, конечно, был завсегдатаем кафе поэтов. Интересны его воспоминания об отношениях Сергея Александровича с будущим лауреатом Нобелевской премии Б. Л. Пастернаком:

«Оба поэта были возбуждены, но держались корректно, по всей видимости не желая „раздувать пожара“, но „пожар“ всё же разгорелся как бы помимо их воли. Зрительно я очень хорошо помню и фигуру Есенина и его насупившееся лицо, гневно сверкающие глаза Пастернака и какую-то необычную для него растерянность, явно вызванную отвращением ко всяким столкновениям, да ещё вдобавок публичным.

Первую фразу, которую я услышал, сказал Есенин, хмуро смотря на Пастернака:

– Ваши стихи косноязычны. Их никто не понимает. Народ вас не признает никогда!

Пастернак с утрированной вежливостью, оттеняющей язвительность, ответил:

– Если бы вы были немного более образованны, то вы знали бы о том, как опасно играть со словом „народ“. Был такой писатель Кукольник, о котором вы, может быть, и не слышали. Ему тоже казалось, что он – знаменитость, признанная народом. И что же оказалось?

– Не волнуйтесь, – ответил Есенин. – О Кукольнике я знаю не меньше, чем вы. Но я знаю также и то, что наши потомки будут говорить: „Пастернак? Поэт? Не знаем, а вот траву пастернак знаем и очень любим“».

О схватках с Есениным Борис Леонидович говорил:

– Мы с ним ругались, даже дрались до остервенения.

И что примечательно: дрались с весьма неравными возможностями сторон. Всеволод Рождественский вспоминал об одной из таких «драк»:

– Петровский и Пастернак держали Есенина, бил кто-то третий. В комнату никого не пускали. Воровский посмотрел и махнул рукой: «А, чёрт с ним!»

Б. Пастернак. Художник Ю. Анненков, 1921 г.

Сергей Александрович был уже знаковой фигурой в русской поэзии; о его новых произведениях и о его неординарном бытии сообщалось даже за границу. Б. М. Зубакин – М. Горькому: «Один крупный поэт, раздражённый его задирками, ударил его. Есенин разорвал свою рубашку и кинулся к нему:

– Хочешь меня бить? Ну на! Бей».

* * *

Упоминавшаяся выше Надежда Вольпин часто захаживала в кафе «Домино», так как работала рядом (в Камергерском переулке), но главное, конечно, было увидеть Есенина. Она тоже не раз бывала свидетельницей эпатажного поведения поэта. Как-то Сергей Александрович подсел к ней за столик. На нём была соломенная шляпа с низкой тульёй.

– А не к лицу вам эта шляпа, – заметила Надя.

Есенин, ни слова не говоря, каблуком пробил в шляпе дыру и, размахнувшись, выпустил своё канотье из середины зала, где они сидели, прямо в раскрытое окно.