Эсеры. Борис Савинков против Империи

День наш начинался очень рано. Поодиночке и компаниями шли за кипятком, купить кто чего. По утрам большинство пило чай с черным хлебом. В 12 часов заходили в лавку приобрести там на 3 копейки кофе, на 3 копейки сливой, в ближайшем трактире получали за 1 копейку огромнейший чайник кипятку и еще за 1 копейку к нашим услугам была плита. Дома кофе пили без конца, вновь и вновь кипятя его, а после приходила хозяйка просить для себя оставшуюся гущу. Кое-кто питался исключительно подаяниями сострадательных жильцов. Другие – черным хлебом и трехкопеечной селедкой, делимой на две части, с хвостом в первый день, с головой на завтра. Спать укладывались рано, в надежде – авось, уснешь до ночных пьянок. Впрочем, эта общая мечта, увы, редко осуществлялась. То пьяные, а то слетались тяжелые мысли, у каждого свои. Угловая жизнь во многом напоминает тюремную, с прибавкой того минуса, что эти вольные обитатели отвратительных гнезд не имеют и того минимума обеспечения, который имеют арестанты в виде тюремного пайка. Вообще, все угловые общежития мало чем отличаются друг от друга, и по рассказам лиц, работавших тогда на одном и том же революционном деле, тоже живших по углам, исключение составляли только жилища извозчиков, сравнить которые безошибочно и без преувеличения можно только с выгребной ямой».

Савинков великолепно подходил к роли богатого иностранца и встречался со многими людьми из высшего общества, узнавая много интересного для террористов о привычках и образе жизни высших сановников империи. Ивановская, хорошо знавшая всех членов исполнительного Комитета «Народной воли», писала о нем: «Это был новый человек нового поколения, яркий, с внешностью изящного джентльмена, с нерусским акцентом речи, в безукоризненном костюме, благожелательный в обращении, – все эти качества резко его выделяли и делали заметной величиной во всякой среде. Его наружность не была красива: маленькие карие глаза, голова, слабо покрытая волосами, небольшие усики, выражение аристократической надменности в лице, с немого остро выступившими вперед плечами над впалой грудью, делали его похожим на ватного дворянчика. И, однако, все эти внешние черты в значительной степени стушевывались. В нем, в глубине, было что-то тонкое «нечто», вызывавшее большой интерес, глубокую привязанность, любовь к его даровитой природе. Он с какой-то правдивостью высказывал свои мысли и отношения к людям, что часто рисовало его не совсем выгодно для него самого. Это был новый представитель молодого поколения, уже сильно и резко отошедшего от своих предшественников, восьмидесятников, все разложившего, переоценившего ценности, выпукло и резко выдвинувшего свою индивидуальность».

Все обитатели террористической квартиры отлично играли свои роли. Барин-англичанин не скупясь давал на чай, старая кухарка услуживала дворникам, лакей подладился к швейцару и подружился с прислугой из других квартир. Дворник говорил о нем кухарке Ивановской: «ходит храбро, ступит – под ногами свистит». Сам лакей-метальщик Сазонов говорил товарищам: «Мы воскресим героический период борцов «Народной воли», мы будем достойными сынами своих славных отцов. Мы, партия, не можем молчать, оставаясь равнодушными зрителями этого позора страны. Это наше кровное дело, мы доведем его до конца, даже если все до одного погибнем». Савинков писал о членах своей группы: «Дора, молчаливая и скромная, жила только одним – своей верой в террор. Она не могла примириться с кровью, ей было легче умереть, чем убить. И все-таки ее неизменная просьбы была – дать ей бомбу и позволить быть одним из метальщиков. Террор для нее олицетворял революцию, и весь мир был замкнут в Боевой организации. Сазонов верил в победу и ждал ее. Для него террор тоже, прежде всего, был личной жертвой, подвигом. Но он шел на этот подвиг радостно и спокойно, точно не думая о нем, как он не думал о Плеве. Революционер старого, народовольческого закала, он не имел ни сомнений, ни колебаний. Смерть Плеве была необходима для России, для революции, для торжества социализма. Перед этой необходимостью бледнели все моральные вопросы на тему «не убий». Ивановская любила всех членов группы одинаково, как родных детей. Тихо и незаметно делала она свое конспиративное дело, и делала артистически».