Эсеры. Борис Савинков против Империи

После отчаянных откровений и писем Меньщикова правительство Столыпина сделало вид, что ничего нового не произошло, а бывший полицейский начальник был объявлен лжецом, а заодно и сумасшедшим. Тут же вспомнили, что среди выданных Меньщиковым в 1887 году революционеров был знаменитый Степан Халтурин, который, правда, погиб за пять лет до этого. Революционеры назвали его кающимся грешником, понимая, что он нанес страшный удар политическому сыску империи, угробив создававшуюся десятки лет лучшими полицейскими и жандармами. Революционеры освободились от множества предателей, а сам Меньщиков уехал в Америку, где попытался начать новую жизнь. Его откровения вызвали сильную реакцию среди охранников и жандармов. Они знали, что Меньщиков исчерпывающе разбирался в революционно-провокаторской среде и не понимали, зачем и за что его выгнали с государственной службы и толкнули к революционерам. Впрочем, многие полицейские чиновники не строили иллюзий по поводу умственных способностей сановников. Они сами постоянно подвергались опасности покушений не только от революционеров, но и от своих сексотов. Раненый в грудь собственным агентом А. Спиридович позднее писал: «Деятели различных революционных организаций шли в сотрудники чаще всего, конечно, из-за денег. Получать несколько десятков рублей в месяц за сообщение два раза в неделю каких-либо сведений о своей организации – дело нетрудное, если совесть позволяет. Среди рабочих часто играла роль месть. Один такой раз явился ко мне, протащил кипу прокламаций и рассказал, что он более двух месяцев разносил по районам партийную литературу, что ему обещали купить калоши, но не купили. Пусть же теперь знают. Его обозленность на обман с калошами была так велика, что я, прежде всего, подарил ему именно резиновые калоши. И проваливал же он потом своих товарищей, с каким-то остервенением. Вот что наделали калоши! Из-за чего бы ни работал обычный рядовой секретный сотрудник, у него, в конце концов, наступал кризис. Нервы были и у него. Постепенные выдачи товарищей, живших с ними одной жизнью, их тюрьмы, высылки, постоянная агитация против властей и обвинения правительства во всех злодеяниях, мало-помалу действовали на сотрудника и приводило к сознанию своего предательства, к сознанию вины перед товарищами, к желанию покаяться и искупить свою вину. Это был момент очень опасный для заведующего розыском. Так стреляли в полковника фон-Котена, начальника московского охранного отделения, так предательски был убит начальник нижегородской охраны Грешнер, так был убит, взорван адской машиной начальник петербургской охраны полковник Карпов. Всех не пересчитаешь».

Многие полицейско-жандармские ротмистры и полковники прекрасно понимали, что самодержавие самозабвенно и причудливо добивает себя, а значит и построенную на нем империю, и своими многочисленными и объективными докладами сообщали ему об этом, указывая и возможные пути выхода из кризиса, обещавшего быть чрезвычайно кровавым, но это был не в коня корм. Начальник московского охранного отделения полковник Петерсон в докладе градоначальнику и Департаменту полиции МВД 14 февраля 1905 года предупреждал об ужасах всенародного бунта, когда все еще можно было предотвратить:

«После смерти министра внутренних дел В.К. фон Плеве, за время управления которого министерством степень напряжения деятельности всех функционировавших революционных и оппозиционных групп достигала своего апогея, – в либеральной части русского общества, главным образом среди земцев и интеллигентов пролетариата, совершенно открыто стали слышаться выражения радости по поводу взрыва 15 июля. Покойного министра считали самым властным и трудноодолимым сторонником бюрократического режима, единственным оружием сохранения существующего строя признающим репрессии.

Когда новый министр князь Святополк-Мирский высказался о доверии правительства к обществу, приглашая его помочь советом и делом, изголодавшаяся за два с половиной года общественная мысль заработала с небывалой энергией, выразившейся в целом ряде сочувственных адресов и петиций в адрес нового министра. На первых порах почувствовалось умиротворение и надежда на возможность полюбовного устранения накопившихся за последнее время недоразумений между властью и обществом.

В течение каких-нибудь двух месяцев содержание бесчисленных петиций и адресов в министерство внутренних дел, резко изменилось, и большинство из них заключало в себе в более или менее категорической форме пожелания или требования о замене существующего государственного строя – конституционным. Настроение это не преминуло также передаться земским и городским организациям.

Радикальные элементы повели агитацию среди молодежи, со значительной помощью профессуры, принимавшей самое живое и непосредственное участие в организации конституционного движения. Совершенно сбитая с толку молодежь, устроив ряд сходок и демонстраций, постановила забастовать, до получения коренных политических реформ.