Эшафот и деньги, или Ошибка Азефа

Популярный в те годы Леонид Андреев вдохновился темой казни и написал слезную повесть «Семь повешенных». В ней он воспевал жалость к убийцам и поэтизировал террор. Русская интеллигенция читала лживые строки, проклинала «кровавое самодержавие» и роняла слезу.

Помешательство, как вирусный грипп, приняло массовые размеры.

Смертельная угроза

Озлобленный правдолюб

Владимир Львович Бурцев был плохо одетым и нервным сорокапятилетним человеком. У него была неестественно длинная шея, а на лице словно навсегда застыла кислая мина. Он часто нервничал и тогда сдергивал с носа очки в тонкой серебряной оправе и начинал краем затрапезного сюртука судорожно протирать стекла.

Им руководили два замечательных чувства, столь часто встречающиеся у людей никчемных: лютая зависть и недоброжелательность. Эти чувства он испытывал ко всем, кто живет, ходит, улыбается. Зато ему было удивительно хорошо, если удавалось сделать гадость другому.

Бурцев был дьявольски энергичен. Беспокойный нрав первоначально бросил его в ряды революционеров. Он ратовал за террор. По этой уважительной причине был вынужден бежать из России, в Англии его держали в тюрьме, а из Швейцарии и Франции его попросту выдворяли. Его нигде не любили, гнали отовсюду, выталкивали из всех партий, куда он пытался приткнуться.

Но вот и в жизни этого неприкаянного типа случился праздник. В мае 1906 года в редакцию журнала «Былое», который он негласно редактировал, пришел человек пролетарского вида, в фуражке блином, с бритыми щеками и повадками трактирного лакея. Поначалу он назвался вымышленным именем, но потом разоткровенничался:

— Кличут меня Михаилом Ефимовичем Бакаем. По своим убеждениям я эсер, а ради куска хлеба вынужден служить гидре самодержавия. Извольте знать, я — чиновник по особым поручениям в Департаменте полиции, служу в Варшаве. Имею доступ к самым сокровенным секретам.

Бурцев от неожиданности аж ойкнул и мгновенно испытал прилив симпатии к гостю. Он тут же достал из книжного шкафа припрятанную за энциклопедией Брокгауза и Ефрона бутылку перцовки, огурцы и шматок сала, разлил по стопкам:

— За нашу плодотворную дружбу!

Бакай захмелел, и его потянуло в откровенность.

— Раздумаешься иной раз, до чего у нас обалдуев много. По зову сердца хотел партийным людям преподносить сведения, какие пожелают, а меня обескуражили, как собаку бездомную, повсюду вытуривали. Говорят: «С полицейскими ищейками делов не желаем иметь!» Обидно очень, у меня ведь тоже душа есть, и даже весьма возвышенная. Вот вы, Владимир Львович, сразу проникли, поняли, что я для революции готов способствовать. Могу предоставлять лиц, которые в революционерах числятся, а сами провокаторы натуральные. — Застенчиво потупил взор, чуть усмехнулся. — Я, конечно, пришел к вам, исключительно жаждая принести пользу. Однако же войдите в положение! Человек я угнетенный, жалованье мое ничтожное, а семья кушать жаждет, дети обнахалились и пряники требуют…

Бурцев важно откашлялся и покровительственно произнес:

— Разумеется, Михаил Ефимович, ваш труд будет достойно вознаграждаться! Меня интересуют вопросы, так сказать, гигиенического характера. — Заговорщицки подмигнул. — Вы меня поняли?

Плодотворная дружба

Началась плодотворная дружба. Бакай сообщал своему революционному приятелю обо всех руководителях партии эсеров. Бурцев спросил:

— А что известно полиции об Азефе?

— Не, такого знать не ведаю! — решительно отвечал полицейский. — В розыске такого не числилось. И разговору промеж нами, полицейскими, тоже не было.

— Как, полиции неизвестен руководитель Боевой организации? — Бурцев встрепенулся, словно на булыжной мостовой увидал золотой червонец. — Близкий человек к Гершуни, Чернову, Брешковской и неизвестен?

Бакай почесал задумчиво потылицу:

— Шутите? Мне ли не знать главу Боевой организации? Не, такого нету, чтоб мне на этом месте провалиться.

— Да есть же, есть! — восторженно заорал Бурцев, предчувствуя хорошую добычу.

Бакай отдулся.

— Коли у нас его нет в розыске, стало быть, этот Азеф — наш сотрудник, не иначе. — Посопел, добавил: — Однако коли ваше желание, так могу вникнуть и вам сообщить. Нет ли в долг до четверга «зелененькой»? Голова на части раскалывается…

Торговец секретами

Спустя некоторое время Бакай принес Бурцеву несколько листочков, исписанных мелким почерком: «Пользуясь совершенно секретными сведениями департамента, я имею возможность весьма конфиденциально констатировать…» И далее шел перечень арестов эсеров, разгром томской типографии и сорванные покушения на чиновников, которые стали «исключительно результатом агентурных сведений». Причиной этих несчастий назывался «провокатор Виноградов», который прежде действовал под кличкой Раскин.

Стало ясно: этот «Виноградов» — Евно Азеф.

Бурцев ликовал, а Бакай получил денежное пособие в размере двадцати целковых и еще более усилил деятельность.