Еще одна сказка барда Бидля

И кто вообще придумал эту жару, при которой невозможно спать в плотных, надежно, словно доспехи, скрывающих наши тела, пижамах? Футболки и боксеры - все, что можно сейчас вытерпеть на себя в эти неумолимо жаркие ночи, когда нагревшийся за день воздух в нашей спальне даже не успевает остыть. И я стараюсь намотать на себя тонкое покрывало, под которым я сплю так, чтобы утром, когда Северус просыпается, он ни за что не смог ничего заметить!

А эти шрамы… Теперь мое оживающее тело как-то очень неправильно реагирует на прикосновения к моей коже. И Северус будто нарочно не торопится, втирая мазь на редкость вдумчиво, не пропуская ни единого участка, движения его нарочито неспешны, его пальцы то замирают, касания становятся легкими-легкими, а потом вдруг, нет, мне кажется, но как будто он просто поглаживает меня, забывая о шрамах… такое может быть? И когда он однажды говорит мне, чтоб я перевернулся на спину, я понимаю, что сделать этого не могу. А придется. И я ужасно краснею, зажмуриваюсь от нестерпимого стыда, но прежде чем я успеваю плотно сомкнуть веки, мне чудится, что я вижу тень улыбки на его губах. Он что, доволен? Да нет, разумеется, ему просто смешно, раз герой магического мира так непозволительно сомлел в его руках. Я идиот! Я готов написать это у себя на лбу и гордо носить это звание! Нужен я ему? Но он же меня целовал! Да, но он меня и после ритуалов целовал. Успокаивающе так, как ребенка. Или не как ребенка? А если я ему нравлюсь? И что? Он-то вряд ли может себе позволить не то что сказать, а даже дать мне понять это! Он-то по-прежнему считает себя виноватым, насильником… даже если я ему не безразличен… Мерлин, Мерлин мой, что мне делать? Страдать и краснеть, как девица на выданье? Что вот они делают, девицы эти? Первая любовь Героя магического мира, ха - директор Хогвартса профессор Северус Снейп! Прошу любить и жаловать! Я идиот!

Между прочим, я за всеми своими страданиями как-то совсем забываю, что он, между прочим, маму мою в юности любил! Вот если бы папу, да-да, ловлю себя даже на такой замечательной мысли! Потому что если бы папу, то было бы значительно проще… Но он вроде бы сказал, что это было давно, и что теперь это совершенно не важно. Ведь так? Почему он мне это сказал?

И я, смущенный и вдохновленный такими вот размышлениями, в один из дней, точнее, вечеров, все же решаюсь спросить его о маме, да и вообще обо всем. Ведь он же обещал, правда? Обещал, что когда все кончится, и я, наконец, поправлюсь, то он все-все расскажет.

- Северус, ты же мне расскажешь? - осторожно спрашиваю я, устраиваясь напротив него в широком плетеном кресле на балконе.

А на маленьком стеклянном столике уже поднимается парок из узкого носика приземистого пузатого чайника.

- Расскажу, - серьезно и довольно безрадостно отвечает он, принося из кабинета бутылку виски, бокал с толстыми стенками, который он, я знаю, сейчас обхватит ладонями обеих рук, словно согревая. И ставит перед собой пепельницу, и достает пачку сигарет из кармана джинсов. - И про маму, и про папу… Так, что тебе станет тошно, Гарри.

- Почему это?

Мне кажется, я знаю о нем достаточно, вряд ли он сообщит мне сейчас нечто такое, от чего я в ужасе стану закатывать глаза.

- Потому что, дорогой мой герой, на свете бывают довольно грустные и неприглядные истории… И моя, боюсь, одна из таких.

Он устало трет уголки глаз, а я отчего-то разглядываю его футболку - она коричневая, надпись на ней уже несколько потускнела, так что я явственно различаю только слово FOREVER.И очертания каких-то то ли гор, то ли зданий, грубо намалеванные черным. Он совершает легкий взмах рукой, словно возводя вокруг нас некое подобие сферы, а потом смотрит мне в глаза со странным выражением - с грустью и будто бы с вызовом.

- Надеюсь, ты понимаешь, Гарри, что все, что я расскажу тебе, не предназначено ни для чьих ушей?

- Хочешь, я дам тебе Непреложный Обет? - я предлагаю это, не задумываясь, немного обиженный его недоверием.

- Не хочу.

Он замолкает, неторопливо распечатывая пачку - я наблюдаю, как точно движутся его пальцы, разрывая тонкую обертку. Чуть облизывает губы, поднося к ним сигарету, затягивается, продолжая смотреть мне в глаза. Он будто боится чего-то. Чего он может бояться? И тут я догадываюсь. Он же не знает, о чем успела рассказать мне Смерть, когда мы сидели с ней в этой идиотской загробной кофейне! Он думает, что сейчас должен сообщить мне о том, что именно он предал моих родителей, после чего, я, разумеется, немедленно вскочу и с гордо поднятой головой унесусь подальше от него в светлую положенную добрым героям даль. В голубую такую, куда не пускают демонов-хранителей в темных одеждах, оставляя их топтаться на пороге.

- Северус, - говорю я и пытаюсь улыбнуться, - я знаю, что ты рассказал Волдеморту о пророчестве. Или были еще невинно убиенные младенцы?