Еще одна сказка барда Бидля

А вот за столом Слизерина явление адского духа производит фурор - там буквально шквал аплодисментов, что опять же подтверждает догадку Рона. Скажите на милость, ну с чего им радоваться? Значит, видят его не впервые, а если прикинуть, кем являются родители большинства из них, все вопросы попросту отпадают. Слизеринцев исчадье удостаивает снисходительным кивком, после чего садится на свое место и продолжает явно прерванную словами Дамблдора беседу со Слагхорном. Точно, наверняка слизеринец - ведь Слагхорн их декан уже много-много лет. Какая мне, в сущности, разница?

А вот какая мне разница, я узнаю буквально на следующий день, когда начинаются уроки. Так как я продолжаю пребывать в законной печали, моя невнимательность на трансфигурации и на зельях сходят мне с рук. Мак Гонагалл только качает головой, предлагая мне все-таки собраться, потому что, когда я пытаюсь трансфигурировать предметы в животных, у меня непременно получается какая-то гадость, которая немедленно в больших количествах начинает расползаться или разбегаться по классу, так что девчонки в полном составе - и Слизерин, и Гриффиндор - проворно запрыгивают на стулья и оглушительно визжат. Отловив моих крыс, гадюк и пауков, Мак Гонагалл все же предлагает мне прогуляться до начала следующей пары. Я болтаюсь по коридорам, смотрю в окно, меня даже подташнивает от вида безмятежных холмов и еще зеленых деревьев. Так, что хочется одним мановением руки просто смахнуть их с лица земли, нет, просто стереть - провел ладонью - и все, ничего нет.

На зельях мне тошно слушать Слагхорна - он рассказывает про амортенцию, щурит маленькие глазки, понимающе подмигивая девчонкам. Зелье мы готовим вместе с Герми, которая сразу отодвигает меня в сторону, чтобы я ничего не напортил, и только изредка просит сходить за ингредиентами. Слахгорн тоже смотрит на меня жалостливо, от чего хочется просто удавиться.

Во время обеда я только размазываю пюре по тарелке, неуклюже тыкаю сосиской в соус.

- Гарри, - наконец, не выдерживает Гермиона, - соберись, пожалуйста. Так нельзя. Тебе весь год учиться. Как-то уже смирись с тем, что жизнь продолжается.

К счастью, я не агрессивен, так что просто киваю. Мне вот только не нравится, что эта жизнь продолжается и для меня. Показательно сражаюсь с сосиской, чтоб Герми видела, что я занят едой, и больше не лезла.

- Давай уже, Гарри, поднимайся, - Рон на ходу допивает сок, - у нас сейчас первый сеанс общения с адским духом. Не думаю, что он благословит нас, если мы опоздаем.

- В гробу я видал его благословение, - с чувством говорю я, но из-за стола встаю.

Мы входим в тот самый класс, где в прошлом году безраздельно царила Амбридж, а до этого радовал своими эскападами Лже-Грюм. С этим местом для меня связано только одно светлое воспоминание - конечно, о дяде Ремусе, который учил нас на третьем курсе. И каждый как-то преображал кабинет Защиты под себя - вот Локонс натащил сюда кучу собственных портретов, Лже-Грюм имитировал бурную деятельность, загромоздив все диковинными приборами для отлова всевозможной нечисти, при Амбридж здесь царил безупречный министерский дух, при Люпине горели витые свечи и стоял шкаф, в котором он держал то боггарта, то еще какую-нибудь забавную зверюшку. А вот сейчас НИЧЕГО. Абсолютно. Стерильно. Как в морге. Ни портретов, ни приборов. Как будто здесь просто никого нет. Яркий свет из окон не позволяет даже теням притаиться в углу и разрушить это ощущение пустоты. Расчерченное геометрическое пространство, идеальное скрещение плоскостей. А там, где плоскости соприкасаются - мертвая точка, черная дыра, минус бесконечность.

- Садитесь, - тихо произносит Снейп, когда мы, как по команде, которую нам никто не отдавал, одновременно вскакиваем из-за своих парт, чтобы поприветствовать его.

У него довольно низкий голос, интонаций которого я не различаю. Ненавижу, когда люди говорят тихо в большой аудитории. Нет, конечно, есть просто мямли, но сейчас у нас не тот случай. Он говорит тихо, потому что убежден, что мы станем слушать его, не шелохнувшись. И он совершенно прав, потому что в нем все подавляет. То, как он позволяет себе просто молчать пару минут, разглядывая нас. То, как складывает руки на груди. То, что по его мимике невозможно понять, раздражен ли он или доволен.

Он не утруждает себя приветствиями из серии «дорогие детки, вот и начался новый учебный год» или критикой деятельности своих предшественников, которые в силу своей безответственности и некомпетентности ничему нас не научили. Он просто сразу переходит к делу, при этом совершенно очевидно, что ему наплевать, слушаем ли мы, записываем ли… Думаю, если бы мы надумали просто встать и потихоньку выйти, его бы это не очень взволновало. Но мы слушаем. И записываем. Потому что впервые за годы обучения в Хоге мы боимся, причем боимся все, даже слизеринцы. Даже Малфой уткнул нос в тетрадь, боясь упустить хоть слово, сказанное негромким шелестящим голосом, даже Гойл и Кребб обнаружили, что, оказывается, тоже умеют писать.