Еще одна станция

– Да, поезд ломался, – говорит Майла. – Но на ветке энергия еще была. И может быть, все было нормально до тебя, когда она не оставалась в одном времени или месте так долго, чтобы заставать отключение энергии на путях для ремонта, но если мы правы по поводу того, какая сильная у вас связь, ты закрепила ее здесь и сейчас. Она не сможет этого избежать.

Перед ней разворачивается реальность: Джейн была бы в порядке, если бы не застряла здесь и сейчас. «Кью» наверняка обесточивался или отключался сотню раз, но Джейн всегда пропускала эти моменты – до Огаст. До того как Огаст влюбилась в нее, стала жадной до поцелуев и превратилась в якорь, который удерживает Джейн на месте.

И теперь, если она не справится, Джейн может навсегда исчезнуть. Ее не будет сейчас. Ее не будет потом. Ее не будет нигде.

Может быть, Джейн была права. Это и правда ее вина.

* * *

– Огаст, – кричит Майла через дверь спальни Огаст. – Огаст!

Она зарывается лицом в подушку и стонет. Сейчас семь утра, и она пришла домой с работы только четыре часа назад. Майла напрашивается на то, чтобы ее пырнули ножом.

Дверь распахивается, и там стоит Майла с дикими глазами, паяльником в одной руке и гирляндой в другой.

– Огаст, это нерв.

Огаст щурится сквозь упавшие на глаза волосы.

– Что?

– Моя скульптура, – говорит она. – Та, над которой я работаю уже целую вечность. Я… я неправильно на нее смотрела. Я думала, что должна делать что-то большое, но со всей этой ситуацией с Джейн – ответ оказался прямо передо мной: ветки, лампы, двигающиеся части – это нерв. Вот что я делаю! Электричество сердца! Вот как надо смотреть!

Огаст ложится на спину и таращится в потолок.

– Черт. Это… гениально.

– Вот именно! Поверить не могу, что раньше до этого не додумалась! Мне надо поблагодарить Джейн, когда я опять ее увижу, она…

Огаст, видимо, морщится, потому что Майла замолкает.

– Вот черт, – говорит Майла. – Ты до сих пор с ней не разговариваешь?

Огаст качает головой.

– Уже пять дней.

– Я думала, ты хотела вернуться к ней после трех.

Огаст переворачивается и обнимает подушку.

– Да, это было до того, как я узнала, что попытки спасти ее жизнь могут ее убить. Теперь мне кажется, что, возможно, она была права, когда просила меня оставить ее в покое.

Майла вздыхает, прислоняясь к дверному косяку.

– Слушай, помнишь, что мы сказали, когда ты только въехала и я заставила тебя послушать Joy Division? Мы со всем разберемся. У нас уже есть почти весь план.

– Мне кажется, что я знаю все, но это не так, – бормочет Огаст. – Возможно, я начала с отношений, уровень сложности которых для меня слишком большой.

– Ох, мы в режиме жалости к себе, – говорит Майла. – Я не могу тебе с этим помочь. Но удачи! Поговори с Джейн!

Майла оставляет Огаст в ее нестираных простынях, жалеющую себя и чувствующую вкус клубничного коктейля на языке.

Ее телефон вибрирует где-то в беспорядке ее кровати.

Наверно, это еще одно пассивно-агрессивное сообщение от мамы или Нико, спрашивающих из магазина в групповом чате про запасы риса в квартире. Она угрюмо выуживает телефон из-под задницы.

У нее перехватывает дыхание. Это Джейн.

Включи радио.

Она застает конец песни «Бич Бойз», угасающей в теплой тишине, пока утренние волны не занимает голос диджея.

– Это было «Я знаю, что есть ответ» из альбома «Звуки домашних животных», и вы слушаете «ВТКФ 90.9», ваше «универсальное окно» для нового, старого, любого, главное – хорошего, – говорит он. – Следующая песня – запрос от часто звонящей нам девушки с пристрастием к старенькому. И это миленько. Песня посвящается Огаст – Джейн просит прощения.

Начинается вступление, ударные, струнные, и Огаст сразу узнает мелодию. Первая песня, под которую они преследовали воспоминание, та, которую они включали во время ее неуклюжей попытки устроить первое свидание.

«Ох, девчонка, я окажусь в беде, если ты меня оставишь…»

Телефон падает ей на грудь.

Песня играет из маленьких динамиков, музыка льется тоскливо и подавленно, и она представляет тот семидюймовый сингл, о котором рассказывала ей Джейн. Она впервые по-настоящему это представляет: Джейн в 1977-м, одна и живая.

Сложно поверить, что цвета тогда были такими же, хрустящими, яркими и настоящими, а не вымытой зернистой сепией, но так оно и было. Струны, далекое пение и Джейн. Ее кожа, светящаяся золотым под освещением пешеходного перехода, пока она несет домой пачку новых пластинок. Стопка книг на ее тумбочке. Индийское кафе, которое ей нравилось, сигареты, которые она стреляла, когда была напряжена, женщина вниз по коридору, которая делала ужасные пироги, тюбик зубной пасты, свернутый на конце, с надписью «CREST» большими заглавными буквами и шрифтом, который уже не используется.

Ярко-красный цвет ее кед, только из коробки, и солнце, которое освещало пол ее спальни, и зеркало, в которое она смотрела на свою стрижку, и голубое небо над ее головой. Она. Уходящая только от того, от чего хочет уйти. Именно там, где она и должна быть.