Еще одна станция

– А, – говорит Джейн. – А.

– Да, я знаю, это…

– Все в порядке, – говорит Джейн. – Мне плевать. В смысле, мне не плевать, просто это меня не беспокоит. – Она проводит большим пальцем вверх по внутренней стороне бедра Огаст, и ее рот расплывается в ухмылке, когда Огаст тихо ахает. – Но ты должна сказать мне, чего ты хочешь. – Огаст смотрит, как Джейн облизывает нижнюю губу, и у нее в уме проносится тысяча картинок так быстро, что ей кажется, она сейчас отключится: короткие волосы Джейн между ее пальцами, ее зубы, впивающиеся в чернильные линии на бицепсе Джейн, мокрые пальцы, мокрые рты, мокрое все, низкий голос Джейн, повысившийся на октаву, глаза Джейн, прожигающие ее с другого конца кровати, внутренняя сторона коленей Джейн, километры кожи, сверкающей от пота под светом, просачивающимся через окно ее спальни. Она хочет, чтобы ладони Джейн сжимали ее простыню. Она хочет невозможного.

– Я хочу, чтобы ты меня коснулась, – наконец заставляет она себя сказать. – Но мы не можем.

И поезд останавливается. Свет гаснет.

Секунду Огаст кажется, что она все-таки отключилась, пока ее глаза не различают фигуру Джейн, щурящуюся на нее в темноте.

– Черт, – говорит Огаст. – Он что, только что?..

– Ага.

Огаст моргает, ожидая, когда зрение привыкнет к темноте. Она внезапно болезненно осознает, что она здесь, что пальцы Джейн обхватывают ее запястье.

– Аварийное освещение?

Джейн закрывает глаза, считая одними губами секунды. Она открывает их.

– По-моему, оно не включится.

Огаст смотрит на нее. Джейн смотрит в ответ.

– То есть мы… застряли в темном поезде, – говорит Огаст.

– Ага.

– Одни.

– Да.

– И больше сюда никто не зайдет.

– Верно.

– На мосту, – говорит Огаст медленно. – Где нас никто не видит.

Она шевелится, балансируя на бедре Джейн, и закрывает рот от звука, который пытается вырваться от трения.

– Огаст.

– Нет, ты права, – говорит Огаст, двигаясь, чтобы сбросить с себя руку Джейн, – это плохая идея…

Джейн сжимает хватку.

– Это прямо противоположно тому, что я хотела сказать.

Огаст моргает один раз, второй.

– Правда?

– Я имела в виду… что, если это наш единственный шанс?

– Да, – соглашается Огаст. С практической точки зрения это верно подмечено. У них ограниченные ресурсы времени и уединения. И еще. Огаст умрет, если Джейн не коснется ее в следующие тридцать секунд. А это еще одно логистическое соображение. – Ты… да.

– Да? Ты уверена?

– Да. Да. Пожалуйста.

Все происходит быстро: Огаст вдыхает, выдыхает, и внезапно куртка Джейн исчезает, брошенная вслепую на ближайшее сиденье, и они целуются, руки повсюду, беспорядочно, мокро и с кучей звуков. Волосы Огаст то и дело мешаются, и, когда она отстраняется, чтобы стянуть с запястья резинку и небрежно их убрать, Джейн переключается на ее шею, лаская языком каждое место, к которому она прикасается зубами. Все становится размытым, и Огаст осознает, что Джейн сняла с нее очки и швырнула их в направлении куртки.

Каким-то образом пуговицы на рубашке Огаст расстегиваются, и она не может думать ни о чем, кроме как желать большего, желать чувствовать кожу к коже. Она хочет сорвать с них одежду, использовать свои зубы и ногти, если придется, и не может – не здесь, не так, как она хочет. И все же она проскальзывает кончиками пальцев под пояс джинсов Джейн, ловит нижний край ее футболки и ждет полсекунды, чтобы Джейн перестала ее целовать и кивнула, прежде чем выправляет футболку и тянет вверх, и о боже, вот она, это происходит.

Тело Джейн кинетическое под лунным светом. Она дрожит, напрягается, расслабляется под ладонями Огаст, с узкой талией и острыми тазовыми костями, маленьким черным бюстгальтером, очертаниями ребер, татуировками, извивающимися вверх и вниз по ее коже, как пролитые чернила. И Огаст – Огаст на самом деле никогда раньше не заходила так далеко, но она берет над собой верх, и она оставляет поцелуй на груди Джейн, прижимая открытый рот к катастрофически податливой округлости над чашечкой лифчика. Каждая часть Джейн спартанская, практичная, сформированная годами выживания, и все же каким-то образом в этом есть какая-то отдача. Она всегда что-то дает.

Огаст приходит в голову, что Джейн стройнее ее и, возможно, ей следует переживать из-за того, что у нее шире таз и мягче живот, но ладони Джейн оказываются на ней, распахивая рубашку, – везде, где она боится прикосновений: ее талия, ямочки на бедрах, полнота груди. И Джейн стонет, говоря третий раз за ночь:

– Какого хрена, Огаст?

Огаст приходится подавить вздох, чтобы сказать:

– Что?

– Посмотри на себя, – говорит она, проводя большими пальцами от центра живота Огаст к ее бедрам, зависая над поясом ее юбки. Джейн наклоняется и утыкается лицом в ключицу Огаст, кусает ее плечо, прижимается там поцелуем, потом отстраняется и просто смотрит на нее. Смотрит на нее так, как будто она никогда не хочет переставать смотреть. – Ты как… как гребаная картина или что-то подобное, охренеть. И ты просто ходишь вот так все время.