Еще одна станция

– Я… – Рот Огаст пытается сформулировать несколько слов, может, даже таких, в которых будет какой-то смысл, но ладони Джейн обхватывают ее талию, гладят кружевные края ее бюстгальтера, а ее рот опускается ниже, и все, что выходит, это: – Я не знала. Ты… я не знала, что ты так считаешь.

У Джейн вспыхивают глаза, озорно сверкая в темноте.

– Ты даже, черт возьми, не представляешь, – говорит Джейн, сдвигая кружево.

Повсюду руки и рты, и кончики пальцев, и языки, и звук, который издает Огаст, похожий на что-то между шипением и вздохом, и горячее дыхание Джейн на ее коже. Объективно много чего происходит, смутно понимает Огаст, но все, о чем она может думать, – это желание: как сильно, как остро, как глубоко она этого желала, Джейн этого желала, и все это теперь зажато между губами Джейн, расцветая в ней так стремительно, что даже больно. Джейн кусает ее кожу, и Огаст втягивает сквозь зубы воздух.

Ладонь на бедре Огаст движется вверх, задирая ее юбку, сжимая ткань. Джейн наклоняется к уху Огаст, прижимаясь к ней хло́пком ее лифчика, настойчивым жаром ее тела, невыносимо гладкой кожей.

– Я хочу тебе отлизать, – бормочет Джейн. – Ты не против?

У Огаст распахиваются глаза.

– Что это за гребаный вопрос?

Джейн, смеясь, откидывает голову назад с закрытыми глазами, опухшими губами и с непристойно прекрасной линией ее горла.

– Я хочу услышать «да» или «нет».

– Да, я согласна, о боже.

– Вообще-то меня зовут Джейн, – говорит Джейн, и Огаст закатывает глаза, когда она опускается на одно колено.

– Это худшая реплика, которую я только слышала, – говорит Огаст, с трудом стараясь дышать ровно, когда Джейн тянет зубами край ее чулка. Резинка щелкает, возвращаясь на место, и Джейн усмехается в бедро Огаст от тихого вскрика, который это вызывает. – Эта хрень правда работала с девушками в 70-х?

– Я думаю, что да, – говорит Джейн, поднимаясь поцелуями вверх, и Огаст знает, что у нее дрожит ладонь, когда она зарывается пальцами в волосы на затылке Джейн, но будь она проклята, если будет так себя вести, – сейчас это вполне неплохо работает.

– Не знаю. – Пальцы Джейн ловят пояс трусов Огаст. Огаст смотрит через вагон на рекламу постельного белья – из всех нелепых вещей – потому что если она столкнется с реальностью и осознает, что Джейн стоит на коленях между ее ног и стягивает ее белье вниз по бедрам, то у нее случится психический срыв. – Не будь слишком самоуверенной.

– Тебе может понадобиться дверь, – говорит Джейн, – для равновесия.

– Зачем?

– Потому что через минуту ты не будешь чувствовать ног, – говорит Джейн, и, когда Огаст наконец-то смотрит на нее с распахнутым в шоке ртом, она невинно улыбается. Она приподнимает юбку Огаст и говорит: – Подержи это, ладно? Я занята.

– Пошла на хрен. – Огаст смеется и делает так, как ее попросили.

Сказать по правде, Джейн ни разу не давала обещание, которое не могла сдержать.

Огаст поворачивает голову в сторону, стараясь прижаться спиной к двери, привыкнуть к тому, как ее рубашка сминается между ее лопаток, когда она дрожит, как от ее дыхания запотевает стекло в ровном, слишком быстром ритме. Позади нее сияет город – мосты и здания, карусель на кромке воды, лодки вдалеке, настолько маленькие, словно булавки, как уколы иглой, и она пытается анализировать это все, то, каково это – быть с кем-то так невозможно близко в первый раз. Она не может поверить, что ей дано все это: этот вид и эта девушка на коленях.

Огаст переживала миллион моментов с Джейн и миллионом других девушек, но ни у кого не будет такого. Если бы это было одним из воспоминаний Джейн, она почти может представить, как Джейн рассказывала бы о нем: девушка с длинными волосами, небрежно собранными, с расстегнутой рубашкой, с лунным светом, превращающим кружево на ее груди в паутину, со ртом, раскрывающимся от сорванного звука, с бельем на коленях и абсолютно потерянным видом. Она смотрит на Огаст, на ее лицо упала прядь темных волос, пока ее рот занят, и Огаст знает, что сама бы описала это пятью словами: девушка, язык, метро, увидела бога.

Огаст никогда не знала, никогда не понимала в своей голове, что именно считается сексом с тем, у кого тело, как у нее, как бы она этого ни хотела и ни представляла с одной рукой под одеялом. Она не думала, что поймет, где черта, потому что никогда ничем таким не занималась. Но это, это – рот Джейн на ее теле, мокрые пальцы, каждое движение и дыхание Джейн, возбуждающее ее так же, как прикосновение, компромисс того, насколько приятно делать приятно другому, – это секс. Это секс, и Огаст тонет в нем. Она хочет больше. Она хочет заполнить свои легкие.

– Джейн, – говорит она, и звук слабо доносится из глубины ее горла. Ее костяшки побелели в волосах Джейн, поэтому она заставляет себя их расслабить и проводит пальцами вниз по острой скуле Джейн. – Джейн.

– Хм?

– Черт, я… иди сюда, – выдавливает она. – Поднимись. Пожалуйста.