Еще одна станция

– Я знаю, – тихо говорит Джейн, как будто ей больно это говорить. – Я всегда знала, что дело в тебе. Вот почему я не… из-за этого мне не надо было вообще тебя целовать. Я смотрю на тебя, и кажется, будто я никогда в жизни не была такой настоящей, как сейчас. – Она накрывает ладонь Огаст своей. – Этого так много, что я горю. Боже, Огаст, это так прекрасно, но так больно. – И, черт возьми: – Ты причина, из-за которой я так себя чувствую.

Это словно удар.

Она права. Огаст знает, что она права. Она вернула обратно жизнь Джейн, но именно Джейн приходится сидеть одной в поезде и проживать это все еще раз.

Что-то в ней резко отступает, и ее пальцы впиваются в ткань куртки Джейн, сжимая ее в кулаке.

– Только то, что ты не можешь бежать, не значит, что ты можешь заставить меня сделать это за тебя.

В челюсти Джейн сжимается мышца, и Огаст хочет ее поцеловать. Она хочет целовать ее, и бороться с ней, и удерживать ее, и обрушить на мир эту бурю, но двери открываются на следующей станции, и на одну лишь секунду Джейн смотрит через них. Ее стопа дергается к платформе, как будто у нее был бы шанс, если бы она попробовала, и от этого у Огаст сжимается горло.

– Ты хочешь, чтобы я осталась, – говорит Джейн. Это тихое обвинение, толчок, сделать который физически у нее нет сил. – В этом все дело, да? Майла говорила, что есть шанс, что я могу остаться. Вот почему ты это делаешь.

Огаст до сих пор сжимает в кулаке куртку Джейн.

– Ты бы так не злилась, если бы часть тебя тоже этого не хотела.

– Я не… – говорит Джейн. Она зажмуривает глаза. – Я не могу этого хотеть. Не могу.

– Мы проделали всю эту работу, – говорит Огаст.

– Нет, ты проделала всю эту работу, – замечает Джейн. Ее глаза открываются, и Огаст не может понять, мерещатся ли ей в них слезы. – Я никогда тебя не просила.

– И что тогда? – Часть ее, которая превратилась в острие, поднимает голову. – Что ты хочешь, чтобы я сделала?

– Я уже тебе сказала, – говорит Джейн. У нее сверкают глаза. Лампа над их головами гаснет с громким хлопком.

Если бы Огаст была другой, то она бы осталась и поборолась. Вместо этого она злобно думает о том, что идея Джейн не сработает. Невозможно, чтобы так легко можно было это решить, – не за несколько дней. Она вернется, прежде чем станет слишком поздно. Она уйдет, только чтобы это доказать.

Они скоро приедут на следующую станцию, большую манхэттенскую, которая принесет с собой волну людей.

– Хорошо. Но это. – Огаст слышит, что ее голос звучит едко и жестко, и она это ненавидит. – Все это. Я делала это ради тебя, а не себя.

Двери раздвигаются, и последнее, что Огаст видит, – сжатую челюсть Джейн. Ее разбитую губу. Яростную решимость не плакать. А потом заходят люди, и Огаст теряется в потоке тел, выбрасываясь на платформу.

Двери закрываются. Поезд отъезжает.

Огаст тянется в свое сердце за живущей там штукой и сжимает ее.

Огаст швыряет рюкзак на барную стойку через пять секунд после того, как она вошла в «Билли» для своей обеденной смены.

– Эй-эй-эй, осторожно! – предупреждает Уинфилд, выхватывая из зоны удара пирог. – Это черника. Она особенная дама.

– Прости, – ворчит она, плюхаясь на стул. – Тяжелая неделя.

– Ну да, – говорит Уинфилд, – мне говорят, что починят мой туалет, с прошлого четверга. У нас у всех есть свои проблемы.

– Ты прав, ты прав. – Огаст вздыхает. – Люси работает эту смену?

– Не-а, – говорит он. – Она взяла выходной, чтобы поорать на городские власти по поводу разрешений.

– Да, по поводу этого, – говорит Огаст. – Мы с Майлой начинаем думать, что нам понадобится помещение побольше.

Уинфилд поворачивается к ней и поднимает брови.

– Вместительность «Делайлы» – восемьсот. Думаешь, у нас будет больше?

– Я думаю, у нас будет раза в два больше, – говорит ему Огаст. – Мы уже продали восемьсот с чем-то билетов, а еще остается месяц.

– Офигеть, – говорит он. – Как, черт возьми, вам это удалось?

Огаст пожимает плечами.

– Люди любят «Билли». И оказывается, Бомба Бумбоклэт и Энни Депрессант хорошо продаются.

Он широко ухмыляется, прихорашиваясь в тусклом свете кухонных ламп.

– Ну, я и не сомневался.

Огаст без энтузиазма улыбается ему в ответ. Ей хотелось бы быть такой же взволнованной, но факт в том, что она с головой ушла в подготовку благотворительного вечера, чтобы перестать думать о том, что она два дня ничего не слышала от Джейн. Она хотела, чтобы ее оставили одну, поэтому Огаст оставила ее одну. Ее нога не ступала в «Кью» с тех пор, как Джейн велела забыть о ней.

– Кто сегодня по графику?

– Ты и так все видишь, детка, – говорит Уинфилд. – На улице будто проклятие сатаны. Никто сегодня не придет, чтобы поесть полуденных панкейков. Здесь только мы и Джерри.

– О боже. Ясно. – Огаст отрывает себя от стула и обходит стойку, чтобы отметить начало смены. – Мне все равно надо поговорить с Джерри.

На кухне Джерри вытаскивает из холодильника и переносит на стол контейнер стружки. Он коротко ей кивает.

– Привет, Джерри, есть минутка?

Он кряхтит.

– Что такое, цветочек?