Еще шла война

— Что еще за Жу-Жу? — сердито посмотрел на него начальник шахты. Ему надоела канитель с Бертой, а тут еще, оказывается, какая-то Жу-Жу.

— Собаку так кличут, Николай Архипович, — чуть не плача, пояснил Тимка, — в ящике она.

— Ну так что, по-твоему, теперь делать? Открывать ящик? — сердито спросил у него Шугай.

Но Тимка не успел ему ответить. Заговорила Клава:

— Пусть Жу-Жу едет, — просяще сказала она, — Они привыкли друг к другу.

Тимка, глядя на нее исподлобья, проговорил ворчливо:

— Взбунтуется Берта, еще задавит.

— Не задавит, — обнадежила его Клава и позвала Жучку.

Собачонка сейчас же очутилась на спине у лошади. Вильнув хвостом, вскочила Клаве на колени, лизнула руку.

Послышался одобрительный смех.

А кто-то мрачно предрек:

— Кобелек черный. Как бы чего не вышло…

— Бери, раз такое дело, — с трудом согласился Тимка. — Все забрала: Берту, Жу-Жу… — он шмыгнул носом, огорченно махнул рукой и побежал прочь.

Шугай с облегчением произнес:

— Ну, слава богу, кажется, карета готова, — и кому-то крикнул: — Запускай лебедку!

Деревянная клеть вздрогнула и слегка приподнялась. Из-под нее вынули дощатый настил, и клеть медленно стала погружаться в ствол. Клава приветливо помахала всем рукой.

II

Берта долго не могла привыкнуть к шахте. Кромешная тьма, сумрачный мигающий свет «шахтерок» настораживали и пугали. Ходила она в упряжке шагом, почти ощупью. Горный мастер Соловьев, глядя на такую езду, шумел на Клаву:

— На кой черт мне такие твои темпы, небось не яйца возишь!

Лебедь, казалось, не обращала внимания на его окрики, продолжала ездить по-своему. Но вот как-то десятник привел в шахту старого коногона Егорыча. Пришел он с кнутом. Кнут был особенный — из сыромятной, унизанной узлами кожи с нарядным махром на конце короткого кнутовища. Старик подошел к Берте, сделал строгие глаза.

— Ну! — и, внезапно ударив ее под брюхо кнутовищем, дернул за повод. Затем вывел из конюшни и ретиво принялся за дело. Перед тем как поставить лошадь в упряжку, старик гикнул на нее и со всего маху озлобленно ожег кнутом. Берта испуганно метнулась в сторону, взвилась на дыбы. Ударившись головой о верхняк, попятилась задом по штреку, увлекая за собой коногона. Тот изо всех сил упирался, удерживая ее за повод. Чтобы пересилить лошадь, за повод ухватился и десятник.

— Попробуй без кнута, Егорыч, — посоветовал Соловьев, — может, оно лучше.

Жучка металась вокруг, заливаясь визгливым лаем. Старик улучил момент, перетянул ее кнутом. Собака обиженно заскулила, но сейчас же снова перешла на затяжной истошный лай.

Пока Егорыч с десятником безуспешно возились с лошадью, пришла Клава. Узнав, в чем дело, вырвала из рук коногона кнут, сломала о колено кнутовище и швырнула в водосточную канаву.

— А ну-ка улепетывайте отсюда, изверги! — ожесточенно накинулась она. — И где только совесть у людей, — и тут же приказала: — Куси их, Жу-Жу!..

Собачонка вихрем заметалась вокруг старика, хватая его то за штаны, то за полы брезентовой куртки. Тот отмахивался руками насколько хватало проворства и не выдержал, взмолился:

— Да уйми ты эту анафему, Клавка, а то как есть без порток останусь.

Клава, успокоив Жучку, решительно сказала:

— Чтоб к моей лошади и близко не подходили, сама обучу.

— Без кнута не обучишь, девка, — отдышавшись, самонадеянно проговорил старик. — Всякой лошади кнут необходим. — И, взглянув на сломанное кнутовище, предмет своей гордости, сказал с сожалением и укором: — Зря ты, Клавка, с моим самохлестом этак… Считай, годов двадцать службу нес, не одну супротивную лошадь обучил.

Клава подняла изуродованный кнут и сунула ему в руки.

— Можете взять свое добро, только сюда дорогу забудьте!

Вскоре, однако, Берта обтерпелась, привыкла и уже без страха бегала по штреку.

Помощницей у Лебедь была Тоня Ломова. Клава никогда не опасалась, что партия вагонеток оборвется где-нибудь в пути, наделает беды в штреке — выворотит рельсы или выбьет крепежные стойки. Тоня сцепляла вагонетки умело и надежно. Не нравилось Клаве в своей помощнице одно: уж очень она тихая, задумчивая. Решив, что всему виной переписка с фронтовиками, Клава как-то спросила у нее:

— Небось неласковое письмецо от возлюбленного получила, что такая смурная?

— Давно не пишет, — пожаловалась Тоня.

Клава рассмеялась:

— Чудачка! Ну не пишет, и ладно. Стоит ли мучить себя. А вообще, Тонечка, брось ты почтой заниматься. Сама терзаешься и другим от твоих писем покоя нету. А все попусту.

В шахту Лебедь обычно приходила задолго до смены, но с некоторых пор стала замечать: как бы рано ни пришла, Тоня уже была на месте. А однажды застала прицепщицу с Макаром Козырем, рослым русокудрым парнем-красавцем. Козырь появился на шахте недавно, работал проходчиком в откаточном штреке. Они стояли возле вагонетки и о чем-то негромко переговаривались. Увидев Клаву, Макар как старой своей знакомой протянул широченную ладонь, сказал:

— Первой девушке-коногону нижайший поклон, — и расплылся в сладенькой улыбке.

Клава пристально посмотрела на него.

— Чего кривляешься, в цирк пришел, что-ли? — сказала сердито.

Но парень не обиделся.

— Извините, Клавдия, люблю пошутить.