Ещё один брак по расчёту (СИ)

— У Серпентов гоблинская пара служит, выполняет всякую чёрную работу. — Народ недоверчиво загудел: гоблинов на службу брать — это кем надо быть? Им же никакой веры нет. — Работники отличные, — продолжал Росс, — но время от времени они как-то умудряются раздобыть сахар — и всё. Ругать, колотить, отливать колодезной водой — всё бесполезно. То ли подрабатывают понемногу где только возможно: тут медяк, там медяк, то ли приворовывают, но любые деньги тащат в бакалейную лавочку. В общем, это как запойного пьяницу на работу брать — то пашет, как вол, то напивается, как свинья. — Кузнец опять засопел, решив, что это в его огород камушек был, однако Росс спросил Катриону о том, что кажется, волновало его куда сильнее, чем все пьяницы и все гоблины заодно: — сира Катриона, вы не спрашивали, какое печенье госпоже баронессе понравилось больше? Из того, что вы отвозили в замок?

— Давай-ка сожги ещё разок, — вроде бы и себе под нос, но так, что услышали все, хохотнул кто-то из зевак, стоявших за сторожевым кругом. Росс состроил непроницаемую морду, но староста поискал взглядом шутника, и все притворились, будто никто ничего такого не говорил.

Катриона покачала головой. Баронесса, как и прочие жители Волчьей Пущи, сладостями избалована не была. Наверняка ей всё понравилось.

— Сира Лаванда шутила про какие-то поцелуйчики, — припомнила она. — Но сира Лаванда — дочь Елены Ферр, её вряд ли чем-то можно удивить. А все остальные съели бы даже слойки пригоревшие и не жаловались бы.

Росс всё-таки не удержался — поморщился. Пригоревшие слойки, видимо, всё не давали ему покоя. Нечасто он, видимо, что-то портил.

— Поцелуйчики, — пробормотал он. — Ладно, сделаю меренги. И трубочек вафельных, что ли…

Он ушёл то ли спать, то ли прикидывать, чего и сколько ему нужно испечь для подношения барону, а почти бесчувственного гоблина отволокли в карцер и заперли там. У низкого и тесного подвального окошка на всякий случай посадили охотничью псину, чтобы помешала вылезть пленнику, если очнётся. Но гоблины вроде бы умели как-то ладить со всякой скотиной, и Катриона не была уверена, что пёс удержит гоблина, если тот всё-таки умудрится выбраться из подвала. Одна надежда, что Росс прав и ворюга придёт в себя только к вечеру.

К обеду вернулись сир Генрих и Меллер с Мадленой. Ну, и с охраной, понятно. Поев, мужчины попытались допросить гоблина, но тот, по словам любопытной проныры Марты, только слюни пускал да болтал что-то на своём наречии, лыбясь как дурак. Меллер кликнул одного из охранников, косоглазого здоровяка, матушку либо бабку которого какой-то клыкастый точно навестил тёмной ночкой. Тот, послушав бормотание гоблина, ухмыльнулся и пояснил, что мелкому чудится, будто он помер и сидит в кругу своих предков, а те хвалят его и обещают много жён, много еды и много священного сладкого камня. Кажись, кондитер сахару дал столько, сколько бакалейщик городским, привычным зеленошкурым отвешивал. А этот-то в горах живёт, он сахар то ли попробовал разок в жизни, то ли вообще только слышал о нём… Короче, так и угробить дурака недолго было — ладно, если к утру очухается. Так, если верить Марте, говорил наёмник. А сир Генрх-де на это ответил, дескать, невелика потеря, если и помрёт…

Катриона покивала на служанкино стрекотание, не переставая вышивать по серому сукну витые розочки, которые той зимой ей показала сира Маргарита: траур закончился, можно стало украсить слишком уж скромные домашние платья хотя бы яркими цветочками. Воспоминания о Вальтере вообще глохли, выцветали, отступали куда-то, теряясь в серой мути прошедших дней, как уже было после смерти отца. Оставалась глухая, привычная тоска. Словно боль в затянувшейся ране, когда уже забываешь, а как это — когда не болит, и просто смиряешься с тем, что болит всегда. Просто заботы и неурядицы от боли этой отвлекают.

— Так ему и надо будет, если помрёт, — мстительно сказала Аларика, с любопытством слушавшая Марту. — Я столько времени и сил угрохала на один картофель, а эти мелкие твари две полосы выкопали, будто для них старались!

Она, покормив сына, тоже села шить: нижние рубашки сира Эммета просто синим огнём сгорали, прея от пота и протираясь под бронёй, не спасала и стёганая куртка под доспехами. Мадлена, прогуляв по дядиной милости утренние уроки, засела с пером и тетрадкой только теперь, после обеда. А сам дядюшка-потатчик хотел было заняться какими-то бумагами, но зачем-то понадобился сиру Генриху — аж до самого ужина вдвоём в меллеровской комнате просидели, о чём-то споря. Вернее, до возвращения сира Эммета, к ужину этому и подгадавшему.

У Огрова Пальца, по его словам, всё было спокойно, новые огры не забрели, пещера пустовала — после огров там никто из зверья селиться, видно, не хотел.