Ещё один брак по расчёту (СИ)

Рената покачала головой, положила лютню в кресло и двинулась за Россом. На кухню, скорее всего — он в это время обычно и начинал работу. Жить он перебрался к Магде, сняв у неё горенку, и даже что-то вроде бы платил, хотя мог бы просто учить Яна кухонным премудростям. В общем, понять его было нетрудно: днём в крепости вряд ли выспишься, а ещё девчонки наверняка его обстирывали и что-нибудь по мелочи штопали, не сам же он в корыте шлёпался и с иглой сидел. Кое-кто болтал о его шашнях то ли с самой Магдой, то ли с её дочками, но даже самые злостные сплетницы вроде старостиной младшенькой или Зельды, способной пакостным нравом поспорить с её же козами, вряд ли сами в это верили. Всё-таки крестьянская кляча Магда была почти на десять лет старше небедного горожанина, наверняка привыкшего к совсем другим… лошадкам, а девчонки одиннадцати и тринадцати лет… Да если б Росс только попробовал руки распустить, ему бы руки эти живо переломали: разговоры про попорченных малолеток — это вам не сказки про упырей. Болтушки сами это понимали и гадости свои придумывали просто так, от скуки, лишь бы языки почесать. Никогда Катриона не понимала, в чём тут удовольствие, но она вообще, оказывается, многого не понимала. Что за дела, к примеру, могли быть у кондитера с Ночной Семьёй.

Чтобы отделаться от смутно тревожащих мыслей, она, рассеянно перебирая разноцветные шёлковые пасмы, спросила вернувшуюся Аларику:

— Вы всё про дочерей сиры Фриды говорили, а сами-то вы как? Что Каттен говорит?

— Что всё хорошо заживает, — охотно ответила помощница, взяла яблоко и запустила в него мелкие острые зубки. — Показаться ему ещё разок недели через две-три, и можно будет… — она быстро глянула на Клементину и на ходу поправилась, сказав явно не то, что собиралась, — съезжаться с Эмметом обратно.

— Если только он сам не попросит оставить ему отдельную спальню, — заметила Катриона. — Ну, хотя бы пока целая толпа гостей не нагрянет.

Лицо Аларики стало мечтательным, а хруст раскушенного яблока и брызнувший из него сок придали ей такое… хищное немного выражение.

— А можно? — с надеждой спросила она. — А то вы, наверное, думаете, ему-то отдельная зачем? Всё равно его днями в крепости не бывает.

— Да вот как раз чтобы мог отдохнуть по-человечески, возвращаясь.

— Ох, Канн-заступница, — с чувством сказала Аларика, — смотрю на вас, сира Катриона, и думаю, за что же мне так повезло-то? Могла ведь в придачу к свекровушке получить стаю незамужних тёток и золовок, которые каждую твою тряпочку тебе припомнят и мужу твоему без конца жужжать будут, не слишком ли сильно он супругу балует. А мне досталась единственно сеньора мужа, да ещё заботливая и щедрая. Даже страшновато становится.

— Почему страшно? — пробормотала Катриона, смущённая и, чего уж там, тронутая до щекотания в носу такими словами.

— Да когда слишком хорошо, поневоле задумаешься, чем расплачиваться придётся?

— Что чуть родами не умерла, считается?

Аларика зябко передёрнула плечами, хоть и была одета в очень тёплый чапан поверх платья.

— Да уж, — сказала она. — Наверное, я и правда… расплатилась.

— Дамский роман, — буркнула вернувшаяся Рената. — В розовой обложке с позолотой.

— Почему это дамский роман? — обиделась Аларика. — Я и правда могла умереть, сами целителя спроси’те!

— Да я не про вас, — отмахнулась чародейка. Она опять взяла лютню и с каким-то странным выражением лица, то ли насмешливым, то ли завистливым, пропела, небрежно пробежавшись по струнам:

Ах, если б можно, если б можно было,

Чтоб сердце самовольно разлюбило,

Увы, оно лишилось власти,

Подчинено любовной страсти.

— Это из пьесы про красавицу-вдову и её секретаря? — живо спросила Клементина, и даже глазки у девицы заблестели. — К сожалению, не помню названия.

Рената кивнула и продолжила:

Ах, если б сердце остывало сразу,

Лишь собственному подчинясь приказу,

Увы, оно, судьбой суровой,

Обречено влачить оковы.*

Аларика, слушавшая с забытым огрызком в руке, отмерла и быстро проговорила:

— Ох, а запишите мне эту песенку, а? Такая душевная!

Рената фыркнула, но согласилась записать, а Клементина мечтательно припомнила:

— Там ещё был чудесный романс, я даже сама пробовала разучить. Любовь, зачем ты мучаешь меня? Ведь я забыть тебя была готова, — пропела она тоненьким, почти детским голоском, и Катриона подумала, что петь её, кажется, не учили и что музыке Мадлену пусть лучше дядюшка обучает. Ну, или там Рената — если согласится, конечно. У чародейки голос был приятным (не считая её неизбывного ехидства, понятно), но самым обыкновенным, не сравнишь с меллеровским, когда тот хочет кого-то охмурить. Зато в нём каждый звук был отчётливо слышен. Вроде бы колдунам очень важно это — уметь произносить свои заклинания так, чтобы ни единым звуком не ошибиться.

— А, этот… — Рената пожала плечами и так же, ни разу не глянув на струны, взяла несколько аккордов, отчего Клементина только тоскливо вздохнула.

Любовь, зачем ты мучаешь меня?

Ведь я забыть тебя была готова

Зачем же тень твоя приходит снова,

Жестокой болью душу мне казня?

Любовь, зачем ты мучаешь меня?