Ещё один придорожный букет

Ещё один придорожный букет

Еще один придорожный  букет

Нэйтан Робинсон

Это должно случиться в  понедельник. В понедельник, в утренний час пик, чтобы вся остальная неделя была  испорчена в хлам.

Кровь, мясо и все такое.  Это был мой реквием, и все подхватят мою песню, хотят они того или нет.

Я щелкнул включателем, и  мерцающие флуоресцентные лампы осветили машину. Она была закончена еще в  прошлый четверг, но на выходные я дал себе перерыв, чтобы потешить себя кое-чем  напоследок. Стейк, фильм, прогулка на пляж, простые вещи, доставлявшие мне  раньше удовольствие. В пятницу днем я даже посидел на скамейке возле школы, пытаясь  впитать радость от визгливого смеха детей, наслаждавшихся своей последней игрой.

Это должно случиться в  понедельник. Поэтому я ничего не потеряю, если проведу немного времени вне  проекта.

Я закончил его с запасом  по времени.

Никогда не думал, что у  меня получится. Считал, что не хватит времени или денег. Или что я просто сдамся.

Нет.

Я видел ее насквозь.

Даже покрасил целиком в  черный цвет, чтобы своим видом она говорила о забвении.

Она явилась мне во сне,  в котором мне снились огонь, смерть и разрушение. Я проснулся с жгучим  привкусом бензина на губах. Поспешно нашел кусок бумаги и набросал эскиз, изо  всех сил стараясь вспомнить подробности сна.

Я видел, куда попадали  тела.

Это было мое воплощенное  предчувствие. Передо мной стоял металлический зверь, сверкающее свидетельство моих  усилий. В глубине души я знал, что это не какая-то бредовая идея, родившаяся с  горя. А истинная жажда мести самому обществу и всему, что оно символизировало. Я  не был террористом, даже с большой натяжкой. Был вполне обычным и скучным  вплоть до сего момента. Никогда не участвовал в драках, никогда не стремился  причинить кому-либо вред. И в свои двадцать с небольшим даже тешил себя мыслью  стать веганом. Это не было пренебрежение к кому-то конкретно, а удар по  человечеству в целом. Я делал это не из религиозных мотивов, чтобы умилостивить  некое глумливое божество. Я хотел доказать свою точку зрения, не более того. Меня  не волновало, кто умрет. Я уже достаточно потерял, и это мне были должны. Я не  знал, как пережить свое горе, поэтому это был единственный выход. Последний раз  послать на хрен этот жестокий мир. Показать всем средний палец, перед тем, как  умчаться в закат.

Жизнь была хороша, и я  был чертовски счастлив. Но потом все рухнуло, погрузившись в пучину горя. Я  отказался от концепции как-то именовать себя или идентифицировать. Оставил эту  идею, когда моя семья, которую мне предъявили в виде изуродованных, обугленных  трупов, стала лишь еще одним придорожным букетом. Единственное, когда я видел  свое имя, и оно вызвало у меня хоть какой-то отклик, это когда я получал письма  и счета. Я был уже не человек, а лишь сосуд со скорбью и воспоминаниями о  семье, превратившимися в прах, дым и боль.

Страховая выплата никак  не облегчила отчаяние, неважно сколько нулей стояло в конце. Мне хотелось  раздать все до последнего пенса, а потом убить себя. Завести новую семью было  вне моего понимания, так как я боялся, что все может повториться. Молния  ударяет дважды. Иногда она ударяет в то же самое место в тот же самый день, как  я уже уяснил. Как мог я жениться снова, зная, что все прекрасное либо увядает,  либо рассыпается в прах, либо внезапно разбивается вдребезги? Как мог вообще  рассматривать возможность снова завести детей, когда (трижды) испытал  невыносимую и сокрушительную потерю всего, чем дорожил?

Это было больше, чем  месть. Это было доказательство того, что жизнь несправедлива, и что мы все  живем в безбожной вселенной, где единственной гарантией является смерть (сейчас  у некоторых было модно уходить от налогов, поэтому они были вычеркнуты из  списка неизбежностей (отсылка к цитате Бенджамина Франклина "Неизбежны  только смерь и налоги" – прим. пер.). Я сохранил в себе боль, и хотел  поделиться ей с другими, в попытке хотя бы немного ее ослабить.

Подойдя к рулонным  воротам, я отстегнул цепь и резко потянул вниз. Полотно ушло вверх, явив мое  творение ярко-синему небу. День пока был прекрасным.

Вскоре после того сна я  продал дом и отыскал сдающуюся в аренду мастерскую. Прервал связи с оставшейся  у меня дальней родней, и переехал в один из офисов, где проводил ночи - в  основном, бессонные, свернувшись клубком на одном матрасе.

Со страховой выплатой и  деньгами, вырученными с продажи дома (до полного погашения ипотеки оставалось  всего два года, и мы были уже близки к финансовой независимости) я мог жить  вполне комфортно без необходимости работать. У меня были деньги и у меня было  время. Я нашел и тому и другому хорошее применение.

Забравшись в кабину, я содрогнулся.  Предвкушение? Страх? Нет, что-то новое, нечто большее, чем волнение. Может,  радость от претворенного в жизнь сна? Именно. Впервые за долгое время я был  по-настоящему счастлив.