Эшелон на Самарканд

— А вы предлагаете оставить босым весь корпус академии? — Всадник сидел на пляшущем коне очень прямо, держа поводья одной рукой, другую непринужденно свесив вдоль туловища (эдакую щеголеватую посадку Деев видывал не раз — у бывших офицеров царской армии).

— Так на один же только час!

— Ума лишились… — не воскликнул, просто поделился наблюдением конный. — А если в этот самый час — команда «к бою»?

— А если все они умрут от простуды — пятьсот детей? Три голодных года продержались, а сейчас умрут? — Деев выкрикнул и испугался собственных слов. — Им в Самарканд нужно, к солнцу и хлебу. Мне бы мчать их уже туда, на всех парах! А я вместо этого разговоры с вами разговариваю, время теряю… — Зыркнул зло на часового, который все еще сжимал его железной хваткой. — Мандат в нагрудном кармане. Показал бы, да руки заняты.

Всадник повелительно дернул подбородком, и караульный разжал объятия, запыхтел с сожалением.

— Вон у вас солдаты какие — сытые да сильные! — не удержался Деев, растирая помятые плечи. — Неужели часик в теплой казарме босые не пересидят?

Влез в нагрудный карман бушлата и предъявил мандат — выставил вверх развернутый документ.

Вряд ли в сумерках конный смог разобрать написанное, но наклоняться к бумаге или брать в руки не стал — погарцевал еще немного вокруг, разглядывая просителя со всех сторон, а затем скомандовал негромко:

— Явитесь в воскресенье — к шести утра, с телегой. Будете ждать здесь, у входа. Получите пятьсот пар сапог — под роспись. Вернете через два часа. Сопровождать воз и надзирать за происходящим будет кавалерийский взвод. При малейшем подозрении на кражу казенного имущества прозвучит команда «шашки наголо!».

Ответить Деев не успел — всадник дернул поводья, и застоявшийся конь резво скакнул вперед, загромыхал копытами вниз по мощенному булыжником Кремлевскому спуску.

Воскресенье было послезавтра. Вот так и назначили день отъезда.

* * *

Сразу побежал в общежитие за вещами — заселяться в эшелон решил нынче же ночью, чтобы завтра не терять времени на суету. А хотелось побежать — к Чаянову. Хотелось — аж в груди жгло! — ворваться в начальственный кабинет и посмотреть Чаянову в глаза, по-мужски посмотреть, как ровне. И сказать: не наш она человек, Белая. Не по пути нам. Я, конечно, с бабой в эшелоне справлюсь, но крови она выпьет что твой упырь. И не моей ведь крови — детской. Ее к детям и подпускать-то страшно. А то, что должность у нее комиссарская, так это ошибка. Ответственно заявляю, товарищ Чаянов. Не жалуюсь, а именно заявляю.

Но как ни крути, а выходило, жалуется Деев.

Жаловаться на бабу было стыдно.

И потому к Чаянову не зашел. Только посмотрел на горящее окно его кабинета в вокзальном флигеле и зашагал дальше по сияющим в лунном свете рельсам и хрусткому щебню к задам отстойника, где ждал собранный в дорогу пустой эшелон.

Да пустой ли? Окна одного из вагонов светились бледно-желтым керосиновым светом.

Плотники заработались допоздна? Но все строительные работы были закончены еще до обеда: Деев сам прошелся по составу, проверяя крепость сколоченных нар, и подписал башкану артели наряд о выполнении работ. Нищие искали ночлег? Воры-гастролеры пережидали время до нужного поезда?

Нащупал в складках бушлата револьвер — ни портупеи, ни формы казанским транспортникам еще не выдали, и потому приходилось носить оружие по-простому, в кармане. Стараясь переступать бесшумно по шуршащему под ногами мелкому камню, подобрался к эшелону.

Снаружи в вагон было не заглянуть — окна располагались высоко, Дееву с улицы виден был только кусок потолочной обшивки. На потолке раскачивалась чья-то тень — мерно и широко, маятником.

Вынул револьвер. Медленно, затаив дыхание поднялся по железным ступеням к вагонной двери. Взялся за ручку и так же медленно потянул на себя. Выставив оружие вперед, скользнул в открывшуюся дверную щель.

Посреди освещенного керосиновой лампой вагона колыхались женские бедра: комиссар Белая мыла пол — в одном исподнем, чуть согнув колени и выставив кверху крепкие ягодицы. Исподнее было мужское, обрезанное наподобие коротких панталон, и почти целиком открывало ноги — стройные, как мальчишечьи, с едва обозначенными округлостями икр.

— Где вы ходите, Деев? — Почувствовав чужое присутствие, Белая распрямилась и утерла лицо тыльной стороной ладони. — Был же уговор: ночью чистоту наводить.

Лампа стояла на полу — для лучшего освещения фронта работ, — и фигура женщины была подсвечена снизу каким-то фантастическим театральным светом. Голые ноги золотились ярко, в мельчайших подробностях: колени — ямочки и бугорки — будто два детских личика; лодыжки — сухие и тонкие, хоть ладонью обхвати; а ступни — так и есть! — узкие, но не маленькие, как думалось Дееву, а длинные. Ему показалось даже, что он различает крохотные волоски на внешней стороне женских голеней. Торс Белой окутывала тень, а голова еле виднелась в сумраке вагона.

— Обувь искал. — Деев не знал, куда деть глаза. — И добыл! Послезавтра выезжаем.