Эшли Белл

Всю свою жизнь Биби старалась сдерживать гнев. Она сознательно взяла на себя роль переговорщицы между милосердной, услужливой частью себя и более темным «я», временами поддающимся желанию ударить в ответ, огрызнуться. Ее привычка вести себя цивилизованно, по крайней мере, проявлять свой гнев сдержанно, была обусловлена не благородством, а страхом, что она может потерять над собой контроль. Биби подозревала: если она слетит с катушек, то способна нанести куда больше вреда обидчику, чем вся пережитая ею обида, хотя никаких доказательств этого, ни внутренних, ни внешних, не имелось.

– Где Эшли? – требовательно произнесла она.

С губ Хофлайн-Воршак слетел лающий смешок.

– Ты опять спросила. Ты только что сказала: больше спрашивать не будешь, а сама спросила. Послушай, Краля! Тебе не нужна эта маленькая жидовка. Тебе с самого начала была нужна не она. Разве ты еще не догадалась, что это отвлекающий маневр? Или ты поймешь, когда тебе сунут это под нос?

В Биби нарастал гнев. Она уже ненавидела эту женщину. Марисса Хофлайн была плохой учительницей. Она бы и за тысячу лет не завоевала звание «Учитель года» ни одной из организаций. А теперь эта женщина превратилась в неважнецкую богатую жену, совершенно не испытывающую признательности по отношению к выпавшей ей удаче, ставшую благодаря деньгам карикатурным образом духовного уродства, вызванного привилегиями и самодовольством. Она говорила без остановки. Ей хотелось все испортить. Хофлайн-Воршак по-прежнему трещала, трещала и трещала без умолку. Она просто жаждет наговорить Биби такое, чего та слышать не хочет.

– Тебе не нужна маленькая жидовка, Краля. Лучше сделай то, что должна. Посмотри в лицо ужасной правде. Прими то, что ты обязана принять в себе. Узнай себя, а затем соверши поступок, сделай то, что тебе следует сделать.

Лицо Хофлайн-Воршак превратилось в воплощение лицемерного самодовольства. Биби ужасно хотелось вмазать ей… снова и снова… Заткнуть ей пасть. Убить ее. Но между преднамеренным убийством и самозащитой есть разница.

Злость, которую девушка так долго боялась выпустить наружу, перешла в ярость, что привело к появлению подавляемого страха. Она, по крайней мере, поняла хотя бы это. Трюк Капитана, оказывается, не сжег ее травматические переживания. Он просто засунул их в глубокую нору ее памяти. Там же, во тьме, гнездился связанный с ними страх. В течение семнадцати лет страх едва тлел, пока не превратился в куда более обжигающую, яркую подавленную тревогу, окрашенную беспомощностью и плохими предчувствиями.

– Узнай себя, Краля, – повторила Хофлайн-Воршак.

– Заткнись.

– Узнай свои тайны.

– Заткнись! Заткнись! Заткнись!

– Ты знаешь, что я права, Краля, – промолвила бывшая учительница. – Он спросил у тебя, чего бы тебе хотелось больше всего, а ты ответила: забыть. Вот только тогда тебе нужно было куда больше, чем просто забыть. Сейчас же ты нуждаешься совсем в другом.

113. Чего не опишешь словами

Построенный в испанском неоколониальном стиле дом производил очень благоприятное впечатление. В комнатах и даже в коридорах стояли книжные шкафы. Стол на кухне использовался скорее как место, за которым можно посидеть и поболтать, чем по своему прямому назначению. Приятное, располагающее к себе лицо Тобы светилось радушной улыбкой и добротой. Домик был очень милым и спокойным. Здесь следовало бы отдыхать умом и сердцем, но сейчас Пэкстон просто не мог позволить себе поддаться волшебству этого места и одинокой пожилой женщины.

Хозяйка предложила на выбор чай и кофе, которые приготовила к приходу гостей сразу же после того, как Пэкс позвонил ей и попросил позволить им приехать. Ни он, ни Пого ничего пить не стали. Когда Тоба услышала о раке мозга Биби и о том, что четыре дня назад девушка впала в кому, она вылила в кухонную раковину чай из полной чашки, налила туда кофе, а затем добавила ирландский сливочный ликер «Бейлис» и бурбон. Все это она проделала прежде, чем смогла выговорить хотя бы слово. Голос ее дрожал, чего за Тобой вообще-то не замечалось.

– Я редко пью, но иногда случается такое, что даже напиться не грех.

Затем гости рассказали ей подробнее о странном состоянии, в которое впала Биби: беспрецедентный в истории медицины рисунок мозговых волн, следы побоев на лице, возникшие сами по себе… О татуировке ничего пока сказано не было, однако и этого вполне хватило для того, чтобы не только еще больше огорчить пожилую женщину, но и подстегнуть ее воображение, а также заинтриговать. Они рассказали ей о Джаспере, Олафе и долгое время хранившемся собачьем ошейнике, о причине того, почему доктор Сейнт-Круа выжила Биби из университета.