Эсхатологический оптимизм. Философские размышления

Фигуре Аполлона Аполлоновича Аблеухова Белый противопоставляет другую фигуру — его сына Николая Аполлоновича Аблеухова, которого в шутку в романе ассоциируют с богом Дионисом. Когда Николай Аполлонович в преддверии совершения террористического акта против собственного отца делится с товарищем по террористической партии своими сомнениями, прежде чем зарядить и активировать бомбу, которая лежит у него в банке из-под сардин, тот называет его «Дионис терзаемый». Но что же в этом Дионисе собственно дионисийского? Неужели это тот греческий бог, который вольно парит над полями в свободном танце, преодолевая все дуальности, который одинаково невозмутим в радости и страдании, в жизни и смерти? Неужели это тот, кто, смеясь, искажает аполлоническую вертикаль, изгибая ее в волну или спираль — пусть даже прямыми линиями при этом выступают проспекты, квадраты парков и параллелепипеды дворцов — точные прямоугольные формы аполлонического, и уже очевидно, карикатурного стиля Аблеухова-отца? Отнюдь нет. Сын-Аблеухов — это также пародия на Диониса, его темный двойник. Он, конечно, никакой не Дионис, а скорее — Титан. И хотя его называют «Дионисом», у него совершенно отсутствует божественная олимпийская внутренняя мистическая ось, благодаря которой античного бога называли «солнцем полуночи». Вспомним и то, что Николай Аполлонович в романе является ярым защитником кантианства. И здесь дионисийского совсем немного.

Смысловая канва романа Андрея Белого — это история переплетения и взаимодействия двух клонов, двух копий, даже можно сказать, двух двойников — отца псевдо-Аполлона и сына псевдо-Диониса. Для самого Белого это противостояние и есть код Петербурга, и шире — образец инфернальной России.

Почему инфернальной? Потому что в ней нет ничего аутентичного, русского, подлинного, народного. В ней есть все инородное. И западническое государство, и имперско-бюрократическая Россия, и механический социализм в равной мере абсолютно несвойственны русскому духу.

Вспомните, ведь Белый хотел назвать эту трилогию «Восток и Запад». Кажется, это Блок посоветовал назвать роман «Петербург». В первой версии названия должно было подчеркиваться, что Петербург и является Западом, по отношению к остальной России, к нашему внутреннему Востоку.

Куда взлетает Петровский конь?

Я бы хотела отметить интересное размышление юного революционера Дудкина из романа про судьбы России. Он говорит про то, что фигура коня Медного всадника, который стоит на двух задних копытах и как бы вздымается на дыбы, является символическим сценарием, символом России, которая имеет возможность пройти по четырем разным путям развития. В первую очередь, Дудкину кажется, что петровский конь отрывается от пьедестала, и тем самым отрывается от народа и скачет в темную бездну. В этом прыжке государство исчезает, уходит. Такая оторвавшаяся от фундамента Россия и есть Россия Петра и продолжателей его дела. Здесь почва народного духа уходит у правящего класса из-под ног. С другой стороны, завезенный с Запада социализм, также может символизироваться этим прыжком, отрывом от традиций, русской культуры. В таком случае и он понесет Россию прочь от ее корней.

Есть у Дудкина, однако, и еще одна довольно парадоксальная и интересная интерпретация: конь может в своем порыве прыгнуть в воздух и раствориться в небе. Вот это уже вертикальный образ полноценной солнечной аполлонической России. Этот образ Белый допускает, но при этом его «Петербург» — отнюдь не такая Россия. Белый о нем упоминает, говорит о четвертом измерении, о возможности выхода и преодоления, о возможности взлета и восхождения, о своего рода трансгрессивном опыте. Русский конь может покинуть западническое нерусское инферно. Но эта линия у Белого начертана лишь тонким контуром и не является главной смысловой точкой сборки всего произведения.

С другой стороны, у Дудкина есть и еще одно предположение: может быть, этот буйный конь, который, возможно, даже по ошибке, взобрался на пьедестал, в какой-то момент вновь спустится на землю и сможет дальше продолжить свой естественный земной органичный путь? Бросок в небо — вариант небесный, а спуск в народный горизонт — вариант земной. Вот эти две интерпретации уже могут быть, действительно, соотнесены с аполлоническими и дионисийскими линиями русского Логоса.

Тем не менее, надежда на то, что конь взлетит ввысь, в романе не реализовывается. «Петербург» Белого — это все же Петербург инфернальный, в котором, столкнувшись, два гибрида, два ложных начала бешено конфликтуют, но так и не могут прийти к разрешению и образовать новое смысловое начало.