«Если», 1999 № 03

— Я… Минька, а как ты думаешь, другие слышали это!

— Не знаю… Лишь бы Кирилка не услышал. Кинется как сумасшедший. А ему… лучше не надо. Опять схватит какую-нибудь хворь…

«Ох, а сам-то ты…» — Я мельком прошелся по нему глазами.

Мы зашагали на пустырь, к тем буграм, где зимой катались на лыжах. Уже зацветал венерин башмачок, на цветах висели мелкие капли. Мы оба промокли в густой высокой траве. Минькины трикотажные шорты и рубашка облепили его, и теперь он казался совсем щуплым. И я наконец сказал то, что должен был сказать:

— Минь… тебе, наверно, незачем лететь. Я и один управлюсь. Как-нибудь вытащу эту ненормальную… А чего рисковать двоим…

И тогда впервые в жизни Минька Порох взорвался, как порох!

— Вот как дам сейчас по шее!

Это он-то даст мне по шее! Хотя и подрос, но все равно он мне лишь до уха и руки, как у Буратино. Я засмеялся. И сделалось легче.

Мы выбрались на то место, где зимой приземлялся Локки. Неподалеку торчал обломок стены с остатками штукатурки и полустертыми карандашными буквами: «Вовка ду…»

Уж не обо мне ли это? Может, я и правда «ду…»? Ну а что делать?

Не лететь? Может, ничего не было?

Минька нагнулся, отлепил от мокрого колена лепестки венериного башмачка. Глянул на меня не разгибаясь, улыбнулся.

— Жалко, что еще не созрели семена. Взяли бы с собой.

— Там и без того, наверно, целые рощи…

— Ой… — ласково сказал Минька.

Из сырых стеблей к нам вышел полосатый жираф Алик. Ткнулся губами в Минькины ладони.

Я опять не удивился, хотя ясно уже — не сон.

Минька взял Алика на руки. Глянул на меня опять:

— Ну?

— Будем склеивать кораблики? Или используем один?

— Лучше один, — рассудил Минька (и Алик закивал головой на тонкой шее). — Другой оставим про запас. Мало ли что…

Я взял свой кораблик, приложил его к сырой штукатурке (где «Вовка ду…»). Бумага сразу приклеилась. Я оглянулся.

— Как там Рыкко говорил? Надо на него дыхнуть, чтобы стал настоящим?

— Ага… Дыхнем вместе. — И Минька с полосатым жирафом Аликом встал рядом.

А я наконец понял, чего я боюсь. Не дальнего полета, не всякой там неизвестности, не долгого обратного пути по Дороге. Я боялся, что ничего сейчас не получится с кораблем Рыкко Аккабалдо.

Тогда что?

«Ладно, не юли», — сказал я себе.

Потому что я знал и другой путь. И знал, что Миньке он тоже известен.

Не так уж это и трудно, пока по всей Земле рвутся снаряды и мины…

Литературный портрет

Максим Борисов Тревожные сказки

Строго говоря, провести четкую границу между произведениями «фантастическими» и «нефантастическими» у Крапивина вряд ли возможно. В любой реалистической крапивинской повести можно отыскать элементы сказки и ребячьей фантазии, а любой роман о Великом Кристалле или примыкающий к этому циклу можно счесть «всего лишь» превосходным, психологически точным описанием ярких снов и детских мечтаний. Ведь характеры крапивинских героев, пусть и наделенных необычайными способностями, сами по себе не несут ничего экстраординарного — это подчеркивает сам автор. Разве что выделяются острым неприятием всяческой несправедливости и повышенной ранимостью. Все «чудесное» всегда строго локализовано в среде «обыденного» и трактоваться может весьма произвольно…

НААЛЬ, ТАЭЛ И ДРУГИЕ

Крапивин всегда был неравнодушен к сказкам и к фантастике. Как известно, некоторые из самых ранних его повестей были именно научно-фантастическими. Предъявленные в «Я иду встречать брата» (1961) государственные структуры, система воспитания подрастающего поколения, глобальные преобразования климата, космическая экспансия, энтузиазм и самопожертвование молодых исследователей космоса, даже звучные имена самих героев — Нааль, Таэл — привычны для того времени… Сам Крапивин эту свою давнюю связь с советской НФ мало что не скрывает — использует в своих более поздних произведениях. Например, Ратальский космодром из «Я иду встречать брата» упоминается в «Голубятне на желтой поляне» (1982–1983) и в «Самолете по имени Сережка» (1993).