«Если», 2002 № 12

О Севере, о перипетиях лагерной жизни, о шарашках, где ему пришлось тянуть срок, Сергей Александрович написал в «Норильских рассказах». Правда, в личных беседах кое-что звучало не так. Например, история с генералом Мерецковым, разрабатывавшем план финской войны. Или история дуэли астрофизика Козырева и историка Гумилева.

Сергей Александрович самой жизнью был под завязку набит историями о своих знаменитых друзьях.

А писал о рыбаках. Об учителях. О физиках.

В Дубултах мог заявить в столовой: «Кому интересно, приходите в мой номер. Расскажу о лысенковщине в физике».

И семинаристы шли.

Однажды я спросил: «Сергей Александрович, вы бывали в Новосибирске?» — «Проездом, — улыбнулся он. — В Новосибирске зеков гоняли в баню. Было холодно. Запомнилось».

Интеллигентная улыбка и жесткий взгляд.

Самая известная его книга, за которую в 1984 году он получил «Аэлиту», это «Люди как боги». «Правдивая книга о том, чего не было», — говорил сам Сергей Александрович. Первая советская космическая опера. Ефремов тоже спорил с Уэллсом, но у Снегова все иначе. От невероятных, иногда блистательных по силе сцен космических сражений до совершенно очевидных провалов вкуса. Я имею в виду все эти названия космических рас — зловреды и прочее. Но, может, поэтому роман поли-фоничен и невыносим, как электронная музыка.

«Милый Гена! — писал он четким, но трудно читаемым почерком с резким левым наклоном. — Буду отвечать по пунктам, чтобы не запутаться.

Мысль писать фантастику томила меня еще до начала литературной работы. Она превратилась в потребность, когда я начал знакомиться с зарубежной послевоенной НФ. Писать ужасы — самый легкий литературный путь, он всего больше действует на читателя — почти вся НФ за рубежом пошла по этой утоптанной дорожке. Стремление покорить художественные высоты показывали Д. Оруэлл, Г. Маркес. Мне захотелось испытать себя в НФ как в художественном творчестве. Я решил написать такое будущее, в котором мне самому хотелось бы жить. В принципе, оно соответствует полному — классическому — коммунизму, но это не главное. Проблема разных общественных структур — проблема детского возраста человечества. Я писал взрослое человечество, а не его историческое отрочество. Для художественной конкретности я взял нескольких людей, которых люблю и уважаю — у некоторых даже сохранил фамилии, — и перенес их на 500 лет вперед, чтобы художественно проанализировать, как они себя там поведут? За каждым героем-чело-веком, конечно, стоит реальный прототип.

Я сознательно взял название уэллсовского романа. Прием полемический. Но не для того, чтобы посоревноваться с Уэллсом художественно. Уэллс один из гениев литературы, дай бог только приблизиться к его литературной высоте! Спор не художественный, а философский. Я уверен, что в человеке заложено нечто высшее, он воистину феномен — в нем нечто божественное. Думаю, он венчает эксперимент природы либо неведомых нам инженеров, смысл которого в реальном воплощении не мифов, а божественности. Энгельс писал, что человек — это выражение имманентной потребности самопознания самой природы, и что, если он погибнет, то в ином времени, в иной форме природа снова породит столь нужный ей орган самопознания.

Это ли не божественность?

Энгельс глубже Уэллса — во всяком случае, тут. Люди будущего у Уэллса — прекрасные небожители. Но быть прекрасным не есть главная акциденция божества. У меня человек бросает вызов всему мирозданию (особенно в третьей части) — он ратоборствует с самой природой. Схватка двух божеств — чисто божественное явление. Словом, Зевс против отца своего Хроноса в современном научном понимании. Это не мистика, не религия, а нечто более глубокое.

…В первом варианте второй части я собирался послать людей в Гиады, проваливающиеся в другую Вселенную, но потом выбрал Персей. В Гиадах было бы больше приключений, в Персее больше философии. Вся главная идея — кроме утверждения высшей человеческой, то есть божественной морали — схватка человека с энтропией, представленной разрушителями. Разрушители — организация беспорядка, хаос, превращающийся в режим, они слепая воля природы. А люди — разум той же природы, вступивший в сознательную борьбу со своей же волей.

После появления первой части читатели во многих письмах просили продолжения. Я, как всегда, нуждался в деньгах — все же один на всю семью зарабатывающий. И быстро написал «Вторжение в Персей».

Снова требовали продолжения.

Тут я заколебался, но все же написал. А чтобы не просили четвертой части, в третьей поубивал многих героев — уже не с кем было продолжать. По примеру М. Шолохова, покончившего с главным героем «Поднятой целины», ибо стало ясно, что ввести его в светлый колхозный рай уже не удастся, за отсутствием такого рая. Думаю, Шолохову было много труднее, чем мне, расправляться со своими литературными детьми: они ведь не успели выполнить то великое дело, которое он предназначал для них.