«Если», 2003 № 11

Метафизика, кстати, тоже не имеет отношения к фантастике, проходя по ведомству скорее философскому, чем литературному. Метафизик номер один у нас — Юрий Мамлеев. Недавно вышел его новый сборник рассказов «Задумчивый киллер». В рассказе, давшем название книге, наемный убийца однажды не сумел расправиться с намеченной жертвой. Он рефлексирует, пытается скрыться от заказчиков, но оказывается, что все, кого ему заказали, непостижимым образом погибают сами. Сам Мамлеев характеризует свой творческий метод таким образом: «Метафизический реализм наряду с обыденной земной реальностью также изображает нечто невидимое, скрытое в глубинах человека. В социальном и психологическом смысле человек представлен в литературе достаточно полно. Наша задача — показать человека изнутри: ночную сторону его души и высшую, связанную с Богом, сторону».

Метафизического реализма хоть отбавляй в романе Белоброва—Попова «Красный Бубен». А еще там полно неполиткорректного отношения к евреям, русским, азербайджанцам и прочим национальным и социальным группам. Ядреная деревенская проза переходит в ужастик, когда на тамбовскую деревню Красный Бубен начинается нашествие вампиров — ветеранов Великой Отечественной. И все это занимает почти 800 страниц. «Ночной стороны души» с сексуальными перверсиями и народными матерками хватило бы на трех Мамлеевых. Но кто такие эти Белобров и Попов, чтобы ими занимались солидные литературоведы? Хотя концептуализма и структурализма в их бесшабашно веселом романе тоже с избытком. Издан он в серии «От заката до рассвета» издательства «Лимбус-пресс», что прямиком отсылает читателя к эстетике Голливуда, Тарантино, «Прирожденным убийцам» и прочей элитарной кинопопсе. В принципе, упырей кровососущих вполне адекватно можно было бы заменить братками обыкновенными, но это снизило бы уровень элитарности и потребовало бы в качестве компенсации более эстетского подхода к кровопролитию и соитию. Авторам же, похоже, просто хотелось похулиганить, но на уровне образованной тусовки, которая не только кино смотрит, но и Мамлеева читает.

* * *

Литературные границы меняют свои очертания. Лингвистические эксперименты начинают вытеснять старую добрую поэзию, маргинальная литература, сосредоточенная на сексе, наркотиках и насилии, временно становится магистральным направлением. Нецензурная лексика детабуизируется, и снобы упиваются примитивным матом. Процессы разрушения, демонтажа, расчленения текста, смысла, жизненных реалий, самого языка овладевают мэйнстримом. А сбоку царапаются сетераторы со своей сетературой, и на сервере диком чего только не произрастает. Впору говорить уже о сортиратуре, поскольку сортиры тоже являются традиционным местом литературного и художественного самовыражения народных масс.

Процессы эти в достаточной мере объективны и неизбежны. Без борьбы нет движения вперед, и ничто так быстро не устаревает, как новое. В традиционных сюжетных жанрах тоже происходят перемены. Разве на фантастику не влияет эстетика Голливуда и комиксовое мышление? На стыке журналистики, современного фольклора и литературы возникла таблоидная фантастика, заполняющая страницы желтоватых еженедельников историями об НЛО, вампирах, проклятиях колдунов и разнообразных бытовых чудесах. Практически все эти короткие истории сочиняются специально для привлечения читателя. А потом из них вырастают «Секретные материалы».

В эпоху Жюля Верна и Герберта Уэллса фантастика была чтением для интеллектуалов, понимающих, что такое электричество, и способных оценить полет писательской мысли. И Алексей Толстой, когда писал «Аэлиту», даже не подозревал, что его роман когда-нибудь может быть отнесен к развлекательному массовому чтиву. В те времена масскультовские книги имели вид тощих брошюрок, а примитивное содержание всех этих «Ников Картеров» было ориентировано на людей, окончивших два класса церковно-приходской школы. Ликвидация неграмотности повысила качественный уровень массовой литературы, но привела к тому, что в конце тысячелетия Татьяна Толстая уже не рискнула назвать свой роман фантастическим.

Особенно впечатляюще выглядит эволюция обратного порядка: Виктор Пелевин, начинавший как чистый фантаст, становится все большим реалистом. Если в «Чапаеве и Пустоте», романе насквозь постмодернистском, и содержание, и герои существуют по законам фантастики, то в «Generation П» фантастические эпизоды выполняют вспомогательную роль. И, наконец, в новом романе «Числа» фантастика полностью замещена сатирическим гротеском, поскольку именно этот прием позволяет адекватно воплотить замысел автора.

Фантастика и детектив благодаря своей массовости скомпрометированы в глазах интеллектуального истеблишмента, впрочем, как и классический реализм. В первую очередь, именно уходом от реализма как формы вообще, а не только от его социалистической и критической разновидностей, объясняется интерес мэйнстрима к приемам фантастики. А дружественные критики изобретают тонкие термины и эвфемизмы: славянский магический реализм, метафизический реализм, постструктурализм и т. п.