«Если», 2007 № 05

Приведу лишь одно высказывание Желязны о фантастике и о своем месте в ней; в неожиданном, оставленном на финал переходе от великого к смешному он весь: «Научная фантастика — это особый способ отношения к миру. Фантасты имеют дело с людьми, вещами и событиями, взятыми в их перспективе, рассмотренными с точки зрения ближайших последствий. Думаю, в Средние века все мы были бы теологами — и вероятно, в конце концов, всех нас ждал бы костер за ересь. Потому что по истечении некоторого времени уже просто невозможен иной взгляд на вещи, кроме еретического: на вещи сами по себе и на тень, которую они оставят, двигаясь по искривленному ландшафту… Но вообще-то заниматься этим одно удовольствие, а когда за подобные упражнения еще и платят, вполне сойдет за профессию. Я профессионал, и мне больше повезло, чем коллегам в Средние века (хотя меня никогда не ловили на ложных предсказаниях): начать хотя бы с того, что наши сегодняшние общественные туалеты не идут ни в какое сравнение с древними. Интересно, кто-нибудь из предсказателей в старину предвидел нечто подобное?»

Бурные успехи на литературном фронте в 1960 — 1970-х перемежались неудачами и даже личными трагедиями. Умер отец Желязны, сам писатель чудом остался жив после автокатастрофы, затем последовал развод с женой. Наконец, в 1965 году он сменил работу, переехал в Балтимор, где второй раз женился. Ко времени рождения второго сына Роджер Желязны перебрался с семьей в знойный штат Нью-Мексико, где купил себе дом в городе Санта-Фе.

Даже при всей любви американских фантастов селиться в совершенной глуши, штат Нью-Мексико — это, как говорят, «отдельная песня». Однако чем-то его, видимо, приворожили пустыня, каньоны, кактусы и индейские пуэбло, потому что в Санта-Фе он оставался до последних дней жизни.

После того, как в 1969 году Желязны окончательно оставил свой «собес» и полностью переключился на литературную деятельность, в его биографии, как часто бывает с писателями, события жизни уступили место событиям книжным.

Когда я впервые писал о Роджере Желязны, на дворе стоял 1990 год, и сюжеты многих произведений писателя приходилось пересказывать. Первые книги тогда уже заполонили наш рынок, но по большей части переводы были «самопальными», непрофессиональными (хотя и для переводчика-профи насыщенная культурными аллюзиями и ассоциациями проза Желязны, прямо скажу, не подарок; не случайно западные критики окрестили писателя «одним из самых культурно оснащенных американских фантастов»). Да и не все было переведено. Сегодня ситуация изменилась к лучшему. И меня не гнетет необходимость подробно пересказывать сюжеты — достаточно будет лишь беглого напоминания о том, что сделал и оставил после себя в американской НФ Роджер Желязны.

На мой вкус, главные его достижения принадлежат не короткой (рассказ) и не крупной (роман) формам. А средней — той, что в номинационных списках американских литературных премий разделена на novelette (короткая повесть) и novella (просто повесть). Наверное, такой мастер полутонов и зыбкой неопределенности, как Желязны, и с жанровой формой никак не мог определиться. Не лаконичный мазок и не литературная глыба, не монумент, а так — нечто среднее, промежуточное, трудно определимое…

Перу Желязны принадлежат, как минимум, три повести, безоговорочно причисленные к классике жанра. Во-первых, это уже упоминавшаяся «Роза для Экклезиаста» (1963). Пересказывать подобные произведения — задача абсолютно провальная, проще переписать от первого до последнего слова. О чем это произведение? Да обо всем — о поэзии, культуре, любви, языке и лингвистическом «контакте», о жизни и смерти как индивидуумов, так и цивилизаций; об энтропии, космосе, времени…

Совершенно в ином стиле написана короткая повесть «Двери лица его, пламенники пасти его» (1965), принесшая автору премию «Небьюла». По жанру это «рыбацкая байка» (что отчасти верно, поскольку «рыбалку» на океанической Венере ведут нешуточную — ловят местного «ихтиозавра» размером с авианосец!), но Желязны снова верен себе. Повесть буквально напичкана мифологическими, религиозными и литературными аллегориями — от библейского чудища Левиафана до Моби Дика Германа Мелвилла. Да и название, кстати, взято из ветхозаветной Книги пророка Иова. И, наконец, это повесть «Гора смертного» (1967). Мне, признаюсь, она запала в душу больше других — может быть, потому, что я с юных лет неравнодушен к снежным вершинам. Но это в той же мере «фантастика об альпинизме», в какой «Старик и море» — проза о рыбалке.