«Если», 2009 № 10

Фантастики я в те годы перечитал неимоверное количество, почти всю, что можно было обнаружить в полудюжине окрестных библиотек. Но с творчеством Михайлова не сталкивался – его книги, изданные в Риге, в библиотеки не поступали, а единственное «центральное» издание – сборник «Ручей на Япете» – во всех библиотеках было давно и прочно «заигранным» (для того поколения, что не понимает термина «заиграть книгу», поясню – в годы советского «книжного голода», когда в книжных магазинах царил соцреализм, а в библиотеках выстраивались очереди к открытию, кража книги не считалась чем-то предосудительным, да и кражей, в общем, не считалась. Отсюда и эвфемизм «заиграть» – то есть взять почитать и не вернуть). И первые дни в клубе принесли мне несколько приятных неожиданностей.

Во-первых, один молодой человек (в будущем – известный фэн Юрий Семецкий) дал почитать машинописную распечатку запрещенных тогда «Гадких лебедей» Стругацких. Это было нечто – я читал, и понимал, почему эта вещь запрещена (это был 1985 год – уже вряд ли за чтение самиздата посадили бы, но из комсомола и из института можно было вылететь в момент). Всего через два года Владимир Дмитриевич, возглавляющий рижский журнал «Даугава», рискнет напечатать этот роман, лишь сменив, дабы не дразнить гусей, название на «Время дождя». Это будет стоить ему места главного редактора (хотя популярность журнала была потрясающей – вся редакция сидела и паковала бандероли для отправки подписчикам, ибо почта не справлялась). Нет, даже не факт публикации запретной повести, а факт, что в латышском издании публиковались русские авторы. Местным национал-демократам это было костью в горле.

Во-вторых, некий бородатый мужчина (Синицын), выслушав восторги по поводу «Гадких лебедей», сказал: «А почитай-ка ты Михайлова «Сторож брату моему». Вещь не менее острая и философская. Только напечатана». На чтение этой книжки в клубе была очередь – всего через пару месяцев я открыл изрядно потрепанный томик. Сказать, что это был шок – не сказать ничего. Я не понимал, как вообще у нас можно было такое напечатать? Остро, неожиданно, герои – живее некуда, даже фашистский летчик не стал отрицательным персонажем… Я понял, что нашел еще одного своего автора. Я понял, что фантастика – это моя жизнь. А вскоре в клубе состоялось бурное обсуждение «Сторожа…». В необычной форме… суда. С судьей, прокурором, адвокатом, свидетелями сторон – дабы вынести вердикт о виновности главных героев книги. Вердикт вынести не получилось – ну, не умел Михайлов писать черно-белыми дихотомиями.

Через год я поехал в спортлагерь в маленький латышский городок Цесис и почти оккупировал местную букинистическую лавку: там регулярно появлялись книги латышских издательств, и мне досталось-таки продолжение «Сторожа…» – «Тогда придите и рассудим», найти которое я давно мечтал; до этого роман мне давали почитать на одну ночь. Много позже эту книжку я отдам самому Михайлову – его экземпляр был потерян, а некое издательство готовило переиздание…

Вспоминает А.Синицын

Мы с Дмитрием Байкаловым и Владимиром Васильевым побывали каждый приблизительно на ста пятидесяти конвентах. Честно говоря, с какого-то момента мы перестали вести подсчет, хотя, надо признать, сначала соревновательный момент присутствовал. Однако первый свой конвент я не забуду никогда, и в первую очередь потому, что именно на нем я наконец-то лично познакомился с Владимиром Михайловым.

Было это в 1987 году. В те годы регулярно проводилась только «Аэлита» в Свердловске, а остальные встречи любителей фантастики возникали стихийно – то там, то здесь. Но именно они и были особенно ценны, поскольку их основой была инициатива снизу, а не сверху, как это случалось до того. Одной из первых ласточек стал конвент в поселке Новомихайловский Краснодарского края. На черноморское побережье съехалось более ста человек, действительно со всех концов нашей необъятной тогда родины. Были люди и с Дальнего Востока, и из Закавказья, и из Прибалтики, и из Средней Азии. Приехали и мы – делегация московского КЛФ «Три парсека».

Конференция проходила довольно живо. Ее, даже во время проведения, то отменяли, то разрешали вновь. Борис Завгородний, в те годы, между прочим, состоящий в активной переписке с Олдиссом и Желязны, даже отправил телеграмму Горбачёву с просьбой помочь, после чего к нам приезжал «помогать» первый секретарь горкома партии. Разместились все в восьмиместных комнатах, из всех удобств в которых наличествовало лишь окно. Двери всех комнат выходили на покрытую навесом длинную террасу, где общение не прекращалось ни днем, ни ночью.