«Если», 2011 № 01

Дотти… она не просто невозможно красива. Она невозможно умна. Она даже знала про Вундерлиха, чью теорию — дескать, весь Кносс был на самом деле гигантской усыпальницей — Фрэнк особенно любил. К тому времени, когда пришла пора возвращаться в автобус и ехать осматривать знаменитую статую гологрудой женщины со змеями (современная подделка), Фрэнк уже был почти влюблен. Или, по меньшей мере, серьезно увлечен. Было в Дотти что-то необычное. Особенно в ее золотом взгляде. В нем и игривая тьма, и безмятежная невинность, которые он просто не мог разгадать. Словно смотришь в глубокую прохладную реку, со дна которой поблескивают две золотые монеты.

Дотти не просто умна и красива. Она неповторима.

— Ну… — Он встал, голова у него кружилась почти так же, как если бы он накачался узо. — Те сокровища сами на себя не посмотрят.

— Нет, конечно. — Поэма золотой плоти и переменчивого платья, она тоже поднялась. Потом наклонилась помочь существу Уоррену, и при всем отвращении к тому, что она делала, Фрэнк невольно восхитился тем, как под тканью качается ее грудь. — Я правда рада нашей прогулке…

После некоторых усилий Уоррен уже стоял — во всяком случае, опираясь на Дотти. Губа у него оттопырилась. Тупея снова съехала набекрень, и открывшаяся кожа напоминала серый, полуспущенный воздушный шар.

— Мы оба рады. — Дотти опять улыбнулась милой кривоватой улыбкой. — Я и мой муж Уоррен.

Няньки всегда казались странноватыми, да и не составляли большинства любовных побед Фрэнка на борту. Но Дотти была иной. Дотти была уникальной. Дотти была живой в том смысле, в каком никогда не были бедолаги, которым просто платили за то, что они делали. Но брак? Верно, иногда встречались пары, которые вместе пересекали так называемый «барьер тяжкой утраты». Были еще и охотницы за богатством: пневматические блондинки (почему они всегда блондинки?), улыбавшиеся не слишком загадочно, когда катили своих ископаемых в позолоченных инвалидных колясках. Но сегодня нефтяные миллиардеры просто принимали неизбежное, умирали и давали себя возродить. А после жили как прежде. В том-то и суть.

Фрэнк Оньонс лежал той ночью у себя в каюте (у членов экипажа она, скорее, напоминала трубу аппарата в солярии) со свербящим ощущением, что оказался не к месту. Во что, собственно, он превратил свою жизнь: обретается в трюме, глубоко ниже ватерлинии «Славного странника», и в этом единственном месте, которое можно назвать своим, он едва способен пошевелиться? Среди парков и торговых центров легко забыть, что ты в море, но тут, внизу, в этом не оставалось сомнений. Удушливые запахи масла и трюмной воды тягались с вездесущими человеческими миазмами испортившейся еды, старых носков и блевотины. Правда ведь забавно (хотя чему тут смеяться), как весь прогресс технологии свелся к конструкции-улью, в которой запираешься, как куколка, готовая вылупиться. Неудивительно, что все время он убивал в гимнастическом зале для экипажа, загоняя свое тело до подобия усталости, а то немногое, что оставалось, тратил на охоту за очередным бездумным сексом. Понятно, что ни одна из многочисленных достопримечательностей корабля ни в коей мере его не привлекала. Неудивительно, что он не мог заснуть.

Думать он мог только о Дотти. Дотти встала. Дотти сидит. Дотти улыбается своей кривоватой улыбкой. Покачивание груди под призматической тканью. Потом Фрэнку подумалось (хотя он отчаянно этого не хотел), что может делать Дотти в данный момент со своим мужем-зомби. Обычный секс между ними представлялся не слишком вероятным, но уход за престарелым и перемещение иссохших конечностей из лифта и в лифт были лишь верхушкой айсберга обязанностей, которые потребны от няньки. Проблема с жизнью после смерти заключалась в том, что кровь, ткани и нервные клетки, даже недавно клонированные, были подвержены разложению, а потому нуждались в постоянном обновлении и замене. Отрабатывая свои оклады, няньки отдавали не просто несколько лет своей жизни. Накаченные иммунодепрессантами, они должны были регулярно поставлять хозяевам жидкости и ткани своего тела. Многие даже отращивали зобовидные поросли новых органов на замену. Фрэнк елозил на койке. Фрэнк вертелся с боку на бок. Фрэнк видел пульсирующие трубки (наполовину резина, наполовину плоть), которые тянулись из невообразимых отверстий. Потом он ощутил движение воды под гигантским днищем «Славного странника», тяжело бороздившего Средиземное море. И увидел, как Дотти встает в сияющей наготе из волн — подобно новой морской богине.

Пока «Славный странник» шел зигзагом по Эгейскому морю от средневековой цитадели Родоса до святого острова Патмоса, Фрэнк Оньонс то и дело видел Дотти Хастингс… даже там, где ее не было. Блеск ее волос среди побрякушек в переулочках Скироса. Мелькание загорелых ног на золотых дюнах Эвбеи. Он чувствовал себя, как кот в гоне, как ангел на наркоте. Он чувствовал себя так, словно оказался в древних временах, которых никогда не существовало.