«Если», 2016 № 03

Конец «шапки» статьи. Большая часть читателей ей и ограничится, но ты все равно продолжаешь писать.

«Баннистер, чей мозг был извлечен из тела и подключен к системе жизнеобеспечения в 2043 году, была объявлена мертвой согласно заключению коронера. После извлечения мозга Баннистер еще 13 лет продолжала работать в области IT. За это время были отмечены ее высочайшие достижения в разработке искусственного интеллекта, включая развитие самостоятельных ИИ».

Прискорбно, когда приходится суммировать чью-то биографию в одном параграфе. Как будто целая жизнь — или, как в случае Бонни, ее часть — может вместиться в пятьдесят слов.

«Баннистер пережила своих родителей, двоих мужей, трех дочерей и одну внучку. Сейчас с нами остается ее правнук, Дэвид Пул, проживающий в Роквилле. Коллеги из 1Т-кругов планируют провести поминальную службу. Время и место будут объявлены дополнительно».

Вот где пересекаются некрологи из новостей и платные некрологи.

А вот где они расходятся:

«Полиция расследует обстоятельства, при которых мозг Баннистер перестал функционировать. Пока детали расследования не раскрываются».

Именно это я запостил на новостном сайте «Роквилл Инквайрер» в следующий понедельник после смерти мозга Бонни Баннистер.

Я старался не использовать слово «смерть» в новостном некрологе. Слишком многие уверены, что ты умираешь в тот момент, когда мозг извлекают из тела. Они громко озвучивают свою позицию, и мне не хотелось, чтобы отдел комментариев зафлудило их жалобами.

Но если ты не принадлежал к этому множеству, у тебя не было особых проблем с тем, чтобы называть произошедшее смертью Бонни Баннистер.

В то время эта история не особо меня заинтересовала.

Я не знал о том, кем была Баннистер. Ничего не знал о ее достижениях. Да и вообще до того момента понятия не имел, что в Роквилле живет выдающийся ученый-айтишник. Или жила, учитывая, что сейчас она жить перестала.

Я был готов позабыть об этом и переключиться на что-то другое. А затем получил сообщение, где меня приглашали явиться по одному адресу на Норт-Парк-стрит, и оно изменило все. Это был адрес Бонни Баннистер, а сообщение прислал ее сосед по дому, судья-пенсионер. Похоже, такой же древний, как она.

То утро началось не слишком удачно. Мне следовало взять пончик на завтрак.

Но для того чтобы добыть пончик, надо было спуститься в «темную» забегаловку через площадь от здания суда. Лично я не понимаю, зачем было запрещать продавать пончики в закусочных в килобашнях, если в других местах их все еще разрешено выпекать. Конечно, большая часть пищевого законодательства лишена смысла. Бекон, к примеру, запрещен повсеместно (хотя его по-прежнему подают в «темных» забегаловках).

Нет, мне следовало быстро забежать в закусочную и перехватить банан и кофе.

Но вместо этого я наткнулся на Эда и Мэри Паркер из домового комитета башни.

— Привет, Фрэнк. Можно тебя на минутку?

От них у меня звенело в ушах. И в головном обруче. Я снял шляпу — и головной обруч, зашитый в околыш, — так что им пришлось подойти ко мне, вместо того чтобы вызванивать с противоположного конца закусочной.

Меня так и подмывало сказать им, что горит срок сдачи материала, но тогда пришлось бы опасаться встречи с ними, всякий раз как я проголодаюсь.

— Чем могу помочь, Эд? — ответил я фальшиво доброжелательным тоном, который постоянно слышал от агентов по связи с печатью.

— Это касается твоих родителей, Фрэнк, — вступила Мэри. — Они уже больше года живут в Северной Каролине, и нам просто интересно, когда они планируют вернуться. Я имею в виду, для одного человека у тебя непозволительно большая квартира. Если они не собираются возвращаться, мы… то есть комитет… думали, что ты, возможно, захочешь продать их долю.

— Кажется, они вернутся в следующем месяце, — соврал я. — По крайней мере, так они сказали во время нашего последнего разговора.

— Ты уверен? Потому что Джинни Гилкрист говорила, что им безумно нравится Уилмингтон и они вообще не собираются оттуда уезжать.

— Совершенно уверен, — ответил я. — Но я спрошу их, когда будем говорить в следующий раз. А теперь мне надо бежать.

Я с улыбкой начал увеличивать дистанцию между нами. Чем больше, тем лучше. Продать долю родителей, как же. Если они это сделают, где я тогда буду жить?

Короче, я все равно отправился за пончиком по темной улочке на задах килобашни Марка Твена.

В те времена когда фабрики еще работали и были совсем новыми, в Роквилле жило тысячи две человек. Теперь тем же улицам приходилось вмещать двенадцать тысяч — коренное население, обитавшее в старом, а теперь историческом центре, и приезжих, селившихся в десяти килобашнях города.

В среднем каждая башня насчитывала десять этажей и вмещала тысячу человек. Они превратили городишко в цветущий урбанистический центр — и в то же время выплескивали на улицы и в переулки слишком много людей и отбрасывали длинные тени.