Если б не было тебя

За несколько последних дней мир перевернулся с ног на голову, появился беззащитный и маленький человек, от которого целиком и полностью зависела теперь Машина судьба. А все, оказывается, так просто – роди и отдай?

– С ума сошли?! – Молчанова с ненавистью взглянула на Аллу.

– Но ведь другого решения нет, – волнуясь, женщина наклонилась к ней так близко, что Маша почувствовала кислый запах из кроваво-красного рта. – Тебе ребенок сейчас ни к чему. Зато другим людям очень нужен! Они потеряли младенца, девочку…

– Замолчите!

– Тебе не на что будет жить. – Алла перестала таиться, говорила громко и горячо. – Начнешь клянчить у родителей? Зачем им, уважаемым людям, такой позор? И потом. Сейчас у тебя есть предложения. А через три года, когда ребенок подрастет и ты сможешь вернуться на сцену, уже никому не будешь нужна. Поверь.

– Не ваше дело!

Маше стало не по себе от осведомленности социальной работницы. Кого еще она успела расспросить? Как умудрилась влезть в ее жизнь? В роддомах, наверное, хватает женщин, которые добровольно отказываются от своих детей. Зачем им понадобилась именно ее дочь?! Если бы только Олега не отправили в Чечню и они успели пожениться. Если бы она решилась рассказать обо всем матери и отцу. Не лежала бы сейчас, распластавшись полутрупом в мрачной палате, не слушала этот бред.

– Идите вон!

– Мне и правда пора. – Алла спокойно встала. – Я лучше завтра зайду.

Как только за посетительницей закрылась дверь, Молчанова отвернулась к стене. Она долго лежала без малейшего движения и думала, думала. Она пыталась представить себе, как это можно – жить, отказавшись от собственного ребенка. Скрывать от всех его существование и заметать следы преступления…

Маше снилось, что она пеленает свою крохотную дочь на скрипучей больничной кровати. А та изо всех сил вертится, вырывается, кричит. Маша в раздражении дергает ребенка за руку и слышит оглушительный хруст – хрупкая ручка уродливо выворачивается в локте, ломается. Младенец синеет, кричит от боли, а потом внезапно смолкает. В палате становится невыносимо тихо. Тихо. До звона в ушах. Маша в испуге мечется между окном и дверью. Выскакивает в коридор, пытается позвать на помощь. Только крикнуть она не может – из напряженных связок не вырывается ни единого звука. В ночной больнице пусто, как в морге. Никого. Все та же зловещая тишина. Тогда она пытается спрятать младенца, заметает следы: заворачивает тельце в пеленки, потом – в полиэтиленовый пакет и прячет в больничной тумбочке, чтобы никто не нашел. Но от этого страх в ней только растет – каждую секунду она помнит о том, что стала детоубийцей.

Маша проснулась от слез, которые градом катились по ее щекам. Кошмар оказался таким осязаемым, что она не сомневалась – все так и было. Боялась даже пошевелиться, лежала, в ужасе глядя на ветхую, в сколах и трещинах, прикроватную тумбу. Ей мерещились едва различимые всхлипы и шорохи, доносившиеся из тайника, в котором она спрятала младенца. Ребенок жив?! Тогда она должна немедленно встать и бежать за педиатром: все еще можно исправить. Но Маша лежала, словно намертво прикованная к кровати: боялась, что младенец уже задохнулся и умер. Страх перед тем, что она развернет пеленки и найдет крохотный посиневший труп, был сильнее здравого смысла.

Дверь в палату со скрипом раскрылась, и Маша почувствовала, как все тело – от затылка до пят – покрывается холодным потом. Сейчас все раскроется. Она сама признается в преступлении, а потом найдет способ покончить с собой. Молчанова слышала, как что-то в нерешительности переминается с ноги на ногу на пороге, но не могла даже поднять глаз.

– Не спите? – едва различимый шепот донесся до ее ушей.

У Маши хватило сил, чтобы отрицательно мотнуть головой. Нет смысла тянуть время. Пусть все произойдет прямо сейчас.

– Я девочку вашу принесла. Покормите?

Маша в изумлении перевела взгляд на дверь. Но пороге стояла знакомая дородная медсестра, изменившаяся в своих манерах до неузнаваемости после того, как Молчанова чуть не отправилась на тот свет. Маша смотрела на сверток в могучих руках и никак не могла понять, что происходит.

– Мне? Кормить? – прошелестела она пересохшими губами.

– Из бутылочки мы утром давали, – начала оправдываться деваха, не поняв смысла вопроса, – все время нельзя. Молоко тогда совсем у вас пропадет.

Молчанова не отводила взгляда от младенца, мирно спавшего на удобных руках. Она все поняла: реальность наконец вытеснила безумный сон. Губы Маши расплылись в счастливой улыбке, на глаза навернулись слезы. Она протянула руки к своей девочке, взяла ее и с трепетом прижала к груди. Как единственное сокровище в мире.

Медсестра, чтобы не волновать лишний раз и без того слишком нервную пациентку, тихонько вышла за дверь.

– Доченька моя, солнышко. – Маша плакала от радости.