Если буду жив, или Лев Толстой в пространстве медицины

Толстой сам чувствует зависимость своего физического состояния от работоспособности. «Я неспокоен. Я не знаю, болен ли я и от болезни не могу думать правильно и работать, или я распустился так, что не могу работать». И назавтра: «Утро не мог писать. Спал дурно… Все то же лихорадочное состояние».

Много думал и мучительно думал. Завершение эпопеи

Годы работы над «Войной и миром» сам Толстой определяет как годы непрестанного и исключительного труда, который приносил ему «мучительное и радостное упорство и волнение». Он говорит про себя, что думает не «умом ума», а «умом сердца». Непрестанный, исключительный труд волнует его, дарует удовлетворение, но, близясь к завершению, требует все большего умственного и душевного напряжения (напряжения ума и сердца).

«Левочка всю зиму раздраженно, со слезами и волнением пишет», – отмечает в дневнике зимой 1867 года Софья Андреевна. «Раздражение» в языке того времени означало «возбуждение», «впечатлительность», «подъем», «страсть».

Раздражение приносит Льву Николаевичу головные боли: «У меня недели две, как сделались приливы к голове, и боль в ней такая странная, что я боюсь удара».

Софья Андреевна в письме к племяннице подтверждает: «У Левы все болит голова, такая досада, а всё пишет, так много пишет, думает и утомляется».

Он обращается к врачу, просит поставить ему пиявки или пустить кровь, тот взамен предлагает какие-то «лекарства от нервной боли», которые вызывают у больного лишь повышенную раздражимость. Он начинает лечиться по-своему: назначает себе строгую диету и воздерживается от писания. Тесть, доктор Берс, укрепляет его в таком решении: если бы Лев Николаевич «забыл о войне и мире и занялся охотой, маслобойками, овцами, поросятами и другими подобными поэтическими предметами», его здоровье было бы в совершенно цветущем состоянии.

Но без «Войны и мира» Толстой долго не может. Завершение работы, когда сводятся воедино мысли, образы, сюжетные линии великой эпопеи, требует невероятных усилий духа, но всякий отход от творческого труда несет с собой нездоровье, стократ более мучительное: «Теперь я ничего не могу делать, кроме окончания моего романа». Брату Сергею сообщает: «Я много пишу, оканчивая, и голова все болит, но я не боюсь теперь этой боли».

Все же, приехав в Москву для переговоров с типографией о печатании «Войны и мира», Толстой обращается к известному терапевту Григорию Антоновичу Захарьину («и, как на беду или на счастье, по дороге к нему почувствовал начинающуюся головную боль»). «Захарьин до смешного был внимателен и педантичен; рассматривая меня, заставлял и ходить с закрытыми глазами, и лежать, и дышать как-то, и ощупал, и остукал со всех сторон».

Знаменитый врач находит у Толстого нервное расстройство и камни в желчном пузыре; не исключает «сахарное мочеизнурение» (диабет), но после анализа этот диагноз отпадает. Захарьин прописывает пациенту лечение карлсбадскими водами, холодными купаниями и строгим режимом. Толстой соглашается на все при одном – главном – условии: жить в деревне.

Подробно изложив жене обстоятельства визита, Толстой заканчивает письмо словами: «Я нынче совсем здоров».

В автобиографии Софья Андреевна сообщает об этой поре жизни мужа: он жил весь в мире мысли, творчества и отвлеченных занятий.

Но и «о физическом своем здоровье Лев Николаевич очень заботился, упражняясь гимнастикой, поднимая гири, соблюдая пищеварение и стараясь быть как можно более на воздухе. А главное, страшно дорожил своим сном и достаточным количеством часов сна».

После встречи с Захарьиным головная боль его отпускает. Лишь несколько месяцев спустя в письме к жене, уехавшей из Ясной Поляны в Москву, он сообщает, что со времени ее отъезда не выспался ни одной ночи, и голова болит, «не мигренно, а нервно».

Таким образом, он различает у себя отдельные виды головной боли – мигренную, нервную…

Кроме физических недомоганий (точнее, наверно, – одновременно с ними), Толстого настигают порой резкие спады настроения. Возвращаются мучительные думы о бессмысленности жизни перед неизбежностью смерти. Овладев им, они рождают страх надвигающегося, скорого конца: «Мрачные мысли не дают покоя. У меня мало <осталось жизни?> – нет надежды. Как будто я не надеюсь на будущее. Предчувствие это или распущенность?»

Тяжелое настроение возвращается с новой, еще большей силой летом 1869-го, после завершения «Войны и мира».

«Он сам много думал и мучительно думал, – рассказывает Софья Андреевна про это первое после «Войны и мира» лето, – говорил часто, что у него мозг болит, что в нем происходит страшная работа; что для него все кончено, умирать пора…»

Арзамасский ужас

В начале осени того же 1869 года, по дороге в Пензенскую губернию, где намеревался прикупить имение, Толстой останавливается на ночлег в Арзамасе.

«Было 2 часа ночи, я устал страшно, хотелось спать, и ничего не болело. Но вдруг на меня нашла тоска, страх, ужас, такие, каких я никогда не испытывал, – пишет он жене.