Если бы я была королевой… Дневник

Прекрасно, когда такое рассказывают о художнике, чей гений находится в полном расцвете, – но мне-то каково! По-моему, Бенвенуто Челлини, когда жег свою мебель, был не так велик, как я: я швыряю в огонь большее, жгу самое дорогое. А что обрету взамен? Он-то знал, что его ждет, а я?..

Если быстро доделаю картину с мальчишками, уеду в деревню, в настоящую деревню, туда, где простор, равнины, горы, прекрасные закаты, пашни, травы и полевые цветы, розы и все такое прочее. Написать бы большое полотно с бесконечным небом… и с травами, и с полевыми цветами. <…>

Пятница, 13 июля 1883 года

<…> Кто я – романтическое создание, из тех, над которыми посмеиваются? Или я на самом деле выше обыденности, потому что меня влечет только самое возвышенное, самое чистое, что есть в книгах? А ведь Бальзак признается, что писателям эта чистота и возвышенность служит не более чем гримом! <…>

И сразу же перейдем к искусству. Не знаю, куда я иду в живописи. Я иду за Бастьен-Лепажем, это жалкая участь. Я вечно отстаю от других. Невозможно стать большим художником, пока не откроешь новую дорогу, не поймешь своей природы, не найдешь средств передать свои собственные впечатления.

Я еще ничего не сделала в искусстве. Новый путь немного забрезжил мне в «Святых женах»… А еще? В скульптуре – это совсем другое. Но в живописи… Я подражаю Бастьен-Лепажу, и это так стыдно, что я краснею, когда об этом думаю. В «Святых женах» я никому не подражаю, и верю, что добьюсь многого, потому что технику исполнения хочу подчинить предельной искренности и выразить все волнение, которое возбуждает во мне этот сюжет. <…>

Мальчишки напоминают Бастьен-Лепажа, хотя сюжет я подсмотрела на улице, причем совсем будничный, и очень правдивый, и встречается на каждом шагу. Одним словом, от этого художника у меня сплошные огорчения. <…>

Воскресенье, 22 июля 1883 года

Вчера вечером сожгла себе пластырем грудь, справа, вверху, там, где больное легкое. Решилась наконец на пластырь – и теперь на три или четыре месяца останется желтое пятно; зато, по крайней мере, не умру от чахотки. <…>

Пятница, 17 августа 1883 года

<…> Никто не верит в мою застенчивость, а между тем она объясняется избытком гордости. Просить для меня – ужас, кошмар, отчаяние; я жду, чтобы мне сами предложили. В минуту безрассудной отваги я решаюсь о чем-нибудь попросить, но из этого ничего не выходит, вечно оказывается, что я опоздала и попала впросак.

Прежде чем наберусь храбрости сказать, что намерена дать работу на выставку или написать картину, я долго бледнею и краснею; мне кажется, что надо мной смеются, что я ничего не знаю, что я нелепа, а притязания мои смехотворны.

Когда кто-нибудь (художники, разумеется) смотрит мои работы, я убегаю за три комнаты, от ужаса, – вдруг мне что-нибудь не то скажут или не так посмотрят. <…> Жюль…[171] он, по-моему, знает, что я его невыносимо боюсь, и воображает себя богом. <…>

Понедельник, 20 августа 1883 года

<…> Я пою, в большое окно мастерской светит луна, на улице благодать. Пожалуй, я бы могла быть счастливой. Да – если мне выпадет удача полюбить. Полюбить – но кого? Жюля. Нет, это он пускай в меня влюбится. <…>

Вторник, 21 августа 1883 года

<…> Нет, я умру не раньше чем лет в сорок, как м-ль де Колиньон; к тридцати пяти буду уже очень больна, а лет в тридцать шесть – тридцать семь песенка моя будет спета. А как же завещание? Ограничусь тем, что попрошу у Сен-Марсо и у Бастьен-Лепажа одну статую и одну картину, чтобы они были в какой-нибудь парижской часовне, стоящей в людном месте и окруженной цветами; и пускай на панихидах в годовщину моей смерти там звучат мессы Верди и Перголезе и другая музыка, в каждую годовщину, всегда, в исполнении лучших певцов.

Кроме того, я учрежу премию для художников, мужчин или женщин. Три тысячи франков, на три года.

Я жить хочу, а не заниматься всем этим. Но у меня нет никакого таланта, и лучше мне умереть. <…>

Вторник, 18 сентября 1883 года

<…> Сдается, что интерес ко мне русской прессы привлек к моей персоне всеобщее внимание: вот уже и великая княгиня Екатерина мною интересуется. Мама знакома с ее обер-камергером и его женой; у них всерьез рассуждали о том, что меня хотят назначить фрейлиной великой княгини.

<…>

А еще… моя душа ищет душу-сестру. У меня никогда не будет подруги. Клер говорит, что я не могу подружиться ни с одной девушкой, потому что у меня нет маленьких секретов и приключений, которые бы я могла поверять подруге.

– Слишком вы хорошая, вам скрывать нечего. <…>

Понедельник, 1 октября 1883 года