Если бы я не был русским

— Все это так, но особой надежды на этих шишек в погонах у меня не было никогда, и жизнь показала, что лучше рассчитывать на себя и себе подобных, например, на тебя… (звук поцелуя). Но есть еще одна вещь, которую я понял, когда меня спросили: как я это делаю? Я вдруг мгновенно осознал, что нужно делать. Может быть, это глупая фантазия загнанного в угол беглеца, преследуемого целым миром, а вдруг нет? Ведь те, другие, до нас сделали это на самом деле. То, что я сказал министру о безграничном ощущении свободы, которое может действительно освободить нас, разве оно тебе не знакомо?

— Да, я чувствовала его тысячи раз, и, когда ты рассказал о нем на допросе, мне даже почудилось на мгновение, что ты совершаешь… что-то… ну…

— Что-то вроде предательства?

— Да, но это только на мгновение. Ведь им всё равно не понять, что мы чувствуем, как не передать на словах те ощущения, что мы испытали с тобой там, в лесу, на озере и вообще на свободе, тем, кто взаперти. Я сама много раз, особенно по ночам, представляла, как прохожу сквозь проволоку, незаметно для охраны иду, куда хочу, делаю, что хочу, люблю, кого хочу… ты понимаешь?

— Ещё как, и если бы не боязнь потерять тебя, я бы уже попробовал стать «шахтёром». Ощущение, что я могу быть им, мелькнуло у меня во время чтения одной книги ночью в том домике у озера, когда ты уже спала. Там было сказано, что для того, чтобы освободиться от рабства, нужно стать выше ограничений закона. И когда я говорил с министром, я вдруг понял, как стать выше этих ограничений. Мы уже нарушили законы, сбежав из зоны работ, полюбив друг друга и узнав многое из того, что знать нам запрещено. Пойдем же ещё дальше и не будем бояться своих тюремщиков и верить в то, что мы рабы. Может быть, мы действительно можем всё, что угодно, только не догадываемся об этом. Я бы попробовал уйти от них прямо сейчас, но вдруг у меня получится, а у тебя нет или наоборот. И как нам тогда найти друг друга? Я не могу теперь потерять тебя.

— А я тебя…

— Тогда подождём немного, что сделает этот начальник, и, если он действительно освободит нас, вернемся туда, к озеру.

— А то, что ты говорил министру о воздержании и о тех, кто хороводится с бабами? У них действительно нет шансов на освобождение?

— Это у тех, кто хороводится. А у тех, кто любит, есть всё и даже больше.

А Ал. Исаича обуревали заботы. Вся лагерная система сексуальных запретов оказалась неправильной в свете того, что поведал ему Глеб, и, как ни странно, министр склонен был доверять словам этого юнца. Секс — страшная сила, это он знал и из личного опыта, но если повернуть эту силу не в ту сторону, много бед из этого выйдет и останутся ном. 1 да ближний круг его прихлебателей и сановников одни-одинёшеньки на необозримой забетонированной и обтянутой сетью поверхности шестой части планеты Земля. Аж мороз по коже продрал от одного намёка на такую возможность. Надо срочно звонить в ГУЛАГ, чтобы сняли проволоку между мужскими и женскими зонами да запретили карательные кастрации. Пусть эти бедолаги выпускают пар друг на дружке, глядишь, и землю не надо будет бетонировать, а там и сети зачехлим. Повысится воспроизводство рабочей силы и поголовье мальчиков и девочек для нужд Самого. Если и за это его не произведут в маршалы или генералиссимусы, то стоит ли вообще стараться в этой сумасшедшей рэсэфэсээрии. И тогда идут они все до одного к чертовой бабушке. Возьмет он якобы для инспекционного полёта реактивный самолет да дернет на нём с женой и её бриллиантами в Париж. Да, собственно, в Париж можно и без жены, если она заартачится, с одними лишь бриллиантами. Париж-то небось ещё не снесли вместе с Эйфелевой башней. Французы ведь не такие дурни, как мы, русские. А там, в тишине да в окружении нормальных людей, а не монстров из фильма ужасов, можно, пожалуй, и осуществить мечту юности — написать книгу обо всём, что было в его жизни в этой стране, да описать поглубже, с самого начала, ещё даже до того, как появился забытый ныне лысый хахаль Клавки Лобковой. В одну книгу, наверное, всё не уложится. Напишу тогда серию из 2, 3,10 книг. Все в моей воле, — мечтал министр. — Буду попивать бордо в кафе Латинского квартала, гулять в парке Сен-Клу и писать, писать, писать. А для этого и кое-какие архивчики нужно с собой прихватить. Ведь цикл можно назвать как-нибудь посимволичней, ну, скажем: «Огненное колесо».

— Шта-та у нас таварыш Ысаич гасударствэнный пэрэворот задумал. В лагэрах провалку сымают. Зэки вмэсто работы без штанов на бабах отдыхают? А Сталин ишак нычиво нэ панымает?

— Я сейчас все объясню, Иосиф Виссарионович. Дело в том, что… Но объяснения не вышло. Сам так разволновался, что добряка Лаврентия Павловича обидел и съездил ему по шее, приговаривая: «Колхоз тут у мэнэ устроилы!» От этих криков хозяина заволновался Никита Сергеевич и, сняв ботинок, устроил настоящий бедлам. Пришлось сечь для его успокоения кого ни попадя, и по ошибке в неразберихе высекли Георгия Маленкова, приняв его со спины за женщину.

В отчаянии Ал. Исаич выскочил из кабинета Сталина и позвонил в Шереметьево.