Если бы я не был русским

От пристани нужно было подниматься по длинной железной лестнице, проложенной в скалах наверх к посёлку. Пассажиров на берег сошло всего несколько человек. Ивэн с женой и объект преследования с сумкой через плечо и в белой, широко развевающейся на ветру юбке шли последними. Ивэн карабкался за незнакомкой, а несколькими ступеньками ниже взбиралась всё время оглядывающаяся на море Илона. Ивэн старался не смотреть вверх, но, помимо воли, глаза его то и дело фотографировали пленительную смену позиций двух других сестёр, по его терминологии, «бесстыдниц», в полыхании светотеней мечущейся материи. Небо давило на плечи бездонной глубиной космоса, солнце светило так контрастно, что незнакомка, казалось, взбиралась по перекладинам, воткнутым в сгущённый воздух, в море, поменявшееся с небом местами, и её ноги с белой каймой трусиков, и юбка, отделяющая их от неё самой, с головой нырнувшей в море синевы, жили совершенно самостоятельной и близкой Ивэну жизнью.

— Ох, Ивэн, ну и фантастика тут! — раздался снизу голос Илоны, и он очнулся от гипнотического транса, вызванного бесстыжим созерцанием запретной погранзоны. «Опять зона, — подумал Ивэн. — Эдак они меня возвратят не то что на землю, а в тартар специальной глубины для особо опасных тартарных рецидивистов». И, чтобы отвлечься от всей этой шизни, он скорее обернулся к Илоне.

Она стояла несколькими ступенями ниже. У неё было такое милое и удивлённое лицо. Ивэн чувствовал, как сердце его облилось кровью от любви к ней. Ведь она ничуть не хуже той, что сейчас тоже стояла, любуясь ландшафтом, двадцатью ступеньками выше. Только Илона уже своя, родная, но не таинственная. А та, наверху, как будто магнитом притягивала его к себе, но для чего?

Ведь он же не собирается ради неё бросать Илону. Илона теперь с ним навсегда. Но тогда зачем ему эта магическая женщина с раскосым разрезом глаз? Ах, да, она, возможно, его родственница. Он снова поднял голову и увидел, как ветер рванул её юбку, так что обнажил полностью белый мрамор двух колонн жертвенника Афродиты. Он пошатнулся на ступенях, а когда опять глянул вверх, то обнаружил сюжет для ностальгического ландскэйпа — пустая лестница и пустыня бездонного неба над ней.

И вот они с Илоной на самом верху, на скале высоко над морем, и даже над чайками, снующими где-то там далеко, возле самого прибоя. Ветер отдувал рубаху вместе с кожей тела с одной стороны и вживлял их в плоть с другой. Облака лёгкими пухлыми подушками летели, казалось, прямо над головой. Незнакомки нигде не было, но теперь Ивэн не спешил.

Они медленно шли по улице, впитавшей в себя столько солнца, что всё на ней стало одного цвета — солнечного. Маленькие белостенные домишки рыбацкого посёлка стояли то группками, то врассыпную. Оказалось, что Ивэн хорошо помнил расположение улиц и домов, хотя сами улицы и дома несколько изменились за время его отсутствия. Они шли неизвестно куда по совершенно безлюдному посёлку, ибо в этот полуденный час серьёзным людям на улицах делать было нечего, а праздношатающихся, вроде Ивэна и Илоны, здесь почти не бывало. Только два играющих на крыльце дома котёнка — будущие члены секты великих хитрецов, попались им на глаза.

— А тебе не приходила в голову мысль, — рассеянно заметил Ивэн, — что не кошки существуют для нашего удовольствия и небольшой антимышиной пользы, а мы для них? Мы работаем, мучимся, строим, воюем, осваиваем новые жизненные пространства и космос и одновременно разводим массу грызунов, и выращиваем массу скота, и вылавливаем немыслимое количество рыбы для них, этих священных ленивцев. Мы даже кастрируем их не по своему желанию, а по их магическому волеизъявлению для их же, нам неведомой пользы. А что если всё именно так?

— Только сейчас, Ивэн, я поняла, для чего я на свет родилась. Ведь без меня мой Барсик, как без рук. А когда мы уезжали, и я прощалась с ним, он просто места себе не находил. Ведь я иногда бегала целый день по магазинам или рынкам, чтобы купить ему что-нибудь повкуснее. А он — мой господин, едваудосуживал меня разрешением погладить себя раз, другой по голове, и не больше. И как укоризненно он смотрел на меня, когда я два дня подряд давала ему одно и то же. Ах, Барсик, Барсик. Вот ты каков! А притворялся просто толстым старым диванным котом!

— Да он и не притворялся. Мы сами его считали всего лишь диванной принадлежностью. А я думаю, может быть, пора взглянуть на историю вообще и на русскую в частности под другим углом, и в названия эпох внести некоторые коррективы. Не средневековье, кватроченто, ренессанс и пр., а, например, эпоха осетровых или белуговых. С точки зрения некоего, философски настроенного кота, я бы периоды революций, пятилеток, войн и строек века заменил следующей примерной идентификацией:

с 17 по 22 год — годы под знаком селёдочного хвоста; с 22 по 29 — ренессанс;

с начала 30-х — вновь эпоха селёдочных хвостов, но к концу десятилетия — некоторый ренессанс;

40-е — эпоха ортодоксальной селёдки;

50-е — с сохранением знака селёдки и хамсы;