Если бы я не был русским

— То, что я просто глупая русская баба с французским прононсом, я, естественно, знаю, но дело даже не в твоих словах, а в том, что мне и самой всегда хотелось быть инакочувствующей и инакодействующей, чем я есть на самом деле, но, кроме высокомерного женского кривляния, из этого ничего не выходило. Разговаривать или жить, как завывают и оргазмничают очкастые поэтессы и кривоногие прозаички из молодёжных журнальчиков, тайно мечтающие об увеличении грудей, я тоже пробовала, но безуспешно. Интеллектуальная физиология, вероятно, благотворно действует на философское и литературное либидо дам определённой категории и ещё более определённого возраста, но не на меня. Какие словесные ураганы, какое обилие споров, блестящих мыслей и, несомненно, умных разговоров я пережила в обществе культурно-кооперативных сливок города, когда стремилась стать как можно современней, элитарней и умней, и куда являлась с небольшим запасом собственных дзен-экстремистских виршей в кармане рваных джинсов. И не было ничего странного в том, что после высокоэстетических вечеринок и банкетов я ехала домой в полуночной машине какого-нибудь любезного представителя элиты, по дороге предлагавшего мне срочный проект нашего общего сотрудничества в различных областях культуры и бизнеса. Странность состояла в зеркальной идентичности всех их любезностей, завуалированных непристойностей, а нередко и хамств.

Кинорежиссёры, естественно, хотевшие снимать меня в эрото-фильмах века (можешь ты себе представить эротофильм века киностудии Довженко?), желали для начала и непременно тут же, в машине, попробовать, на что я способна. Художники, конечно, сразу приказывали раздеться догола, хотя бы и намеревались запечатлеть одни только мои глаза (мол, рефлексы кожи груди и т. д.). Один поэт просил обнажиться, вернее, требовал для того, чтобы с натуры, с запахом секреций описать «замшу моей кожи». Композиторам сложнее связать необходимость стриптиза с задачами гармонии или мелодики, поэтому они действовали по-всякому. Бизнесмены, естественно, предлагали место секретарши-массажистки с демонстрацией необходимого им массажа тут же в машине на заднем сиденье.

И как они меня достали! Самодовольные эгоисты с многозначительными усишками и усищами на ещё более многозначительных физиономиях и с незначительными результатами своей многозначительности. Только сейчас я врубаюсь, как однообразная череда их автомобильно-гинекологических услуг напоминает мне то, что мы видим теперь на проплывающих мимо прогулочных борделях. И все они надоели мне так скоро и люто, что когда 25-й или 27-й по счёту предложил сфотографироваться, разумеется, голой, с букетом роз, я согласилась при условии, что букет этот будет торчать у меня из задницы, а я в этот момент буду пить воду из закаканного унитаза. Потом я завыла от тоски, как милицейская сирена, и пошла топиться в Неве. Если бы меня спасли тогда, то я стала бы любовницей какого-нибудь фрезеровщика с «Красного Выборжца» или наиболее кривоногой продавщицы парфюмерного магазина. Но ты всё испортил.

— Эх, и отбили бы мне печень фрезеровщики и продавщицы, знай они о таких делах! Я и сам диву даюсь, по мажорскому недосмотру ты мне досталась или по собственной глупости? Думаю, ни по тому, ни по другому, а по моей англо-французской смышлёности, — тут Ивэн охватил её европейского размера бёдра одной рукой и продолжил: — Если бы не я, ты со своими параметрами и огульной критикой нашей творческой интеллигенции не на «Красный Выборжец» загремела бы, а, скорее всего, в «приют убогого чухонца», то бишь «Пулковскую», и молотила бы фунты и стерлинги без сна и отдыха даже в день конституции под присмотром отнюдь не малозначительной рожи и, наверное, не без усов.

— Хвала тебе, великий Ивэн-сахиб, сокрушитель красных фрезеровщиков, и ответь мне, глупой чухонской шлюшке, ты обнимаешь сейчас меня или свой 64-й хвост?

— О, Шива! Как ты терпишь издевательства василеостровской бесхвостой русалки над брахманом Иванандой, достигшим 929-го круга сансары. Да, я продолжаю погоню в опаснейшем измерении — измерении любви. Я ловлю себя в тебе, а ты во мне — тоже себя. И ещё мы вертимся в беличьем колесе погони за тысячью прочих наживок-иллюзий, пока не устанет душа и не износится тело. Мы вечные заложники неосуществимых мечтаний, для оправдания и самоуспокоения сочиняющие время от времени слащавые байки об очередном мечтателе, на бедную, но безумно честную голову которого, в конце концов, сваливаются все заказанные им бредни: и миллионы дукатов, и слава на весь Бердичев, и алые паруса, и чёрные колготки, наполненные всем, чем он хотел. Но алкогольнейшая из бесхвостых, шоколаднейшая из парадоксопильнейших, я чувствую, как останавливаются все колёса вселенной и вечнолетящие стрелы попадают каждая в свою цель, когда я только думаю о твоих поцелуях. А что же случится тогда, когда я осуществлю задуманное?