Если бы они могли говорить

А волчица будто услышала эту угрозу. Однажды к вечеру, когда сумерки опустились на землю, она неожиданно напала на стадо и унесла овцу — схватила ее на глазах у Давидко. И понесла, да как понесла! Полоснув ее по горлу, волчица забросила овцу себе на спину и помчалась прочь. Давидко кликнул собак — те бежали где-то позади стада, замахнулся и палкой, но испуганные овцы шарахнулись в сторону — Давидко даже подумал, что неподалеку бродят и другие волки, — а волчица тем временем скрылась из виду, растворилась во тьме. А на другой день на том месте, где волчица съела овцу, можно было видеть лишь пару клочков шерсти.

Давидко разом переменился — стал хмурым, молчаливым. Петр не смел даже заговорить с ним. И хотя пастушок глаз не спускал со стада, волчица пришла снова. И произошло нечто странное, наперекор и его характеру, и его силе: он снова растерялся, и только остолбенело наблюдал в призрачном свете луны за тем, как волчица уносит очередную овцу. На этот раз она не несла ее на спине, а, схватив зубами за бок, толкала вперед, заставляя бежать впереди себя, подгоняя ее ударами хвоста, словно пастушьей палкой. И на этот раз, удалившись на достаточно безопасное расстояние, волчица разорвала и съела овцу.

После этого случая Давидко зажил как в лихорадке. Он громко рассказывал Петру, как это произошло, оправдывался, объяснял, что помешало ему расправиться с волчицей, жестикулировал. Голос у него был тоненький, срывающийся, как у ребенка, и не соответствовал его огромному телу. Но потом он разом умолкал, задумывался, подперев лицо ладонью, глаза его наполнялись слезами.

А в это время волчица разбойничала вдали от имения. Братья Энчевы караулили ее у логова, но она как будто отгадывала их намерения, и приходила туда, где их в тот момент не было. В лесных урочищах им удалось отыскать еще несколько мест, где она пряталась с волчатами и о которых они раньше не знали. Там были разбросаны кости или головы жертв волчицы, еще совсем свежие, окровавленные, облепленные мухами.

Иногда волчица совсем близко подходила к поместью, пробиралась между стадами — об этом потом узнавали; пробегала мимо коров, которые паслись вместе с телятами, но уходила прочь, так никого и не тронув. Но она была неподалеку — по ночам, где-то в поле, в темноте, раздавался жуткий волчий вой. Мощным, страшным был этот вой, но порой прерывался, слабел и постепенно затихал, а иногда становился хриплым, прерывистым и обрывался, а то тянулся жалобно, скорбно, словно звал кого-то…

Однажды вечером, часа за два до сумерек, Давидко вынужден был остановиться у дороги, так как утомленные, сытые овцы улеглись на землю и не хотели двигаться дальше. На потемневшем небе взошла Вечерница, а вслед за ней выплыл и желтый, щербатый месяц. Давидко не стал ложиться, а все время ходил вокруг стада — то с одной стороны зайдет, то с другой… И вдруг овцы испуганно вскочили, быстро разбежались в разные стороны, словно стадо разрезали пополам, и на освободившемся месте, прямо на дороге, появилась волчица. Она выжидательно посмотрела на стадо, словно и не собиралась на него нападать, а просто бежала куда-то по своим волчьим делам и решила остановиться. Это продолжалось лишь мгновенье. Давидко выкрикнул что-то нечленораздельное и изо всех сил замахнулся палкой, но не успел обрушить ее на спину зверя: волчица кошкой прыгнула на него, повисла у него на груди и принялась зубами и когтями рвать одежду. Давидко выпустил палку из рук, немного подался вперед и изо всех сил сжал обеими руками горло волчицы…

Наступило утро. Солнце выплыло на небо и осветило все вокруг. Овцы уже были собраны в стадо. Давидко, весь искусанный, израненный, окровавленный, был отправлен в больницу, а мертвая волчица лежала на траве, вытянувшись во весь рост. Вокруг нее собралась толпа, и люди все прибывали.

Гордый, взволнованный случившимся Петр рассказывал о ночном приключении.

— Давидко мне все рассказал, страшное дело. Вы думаете, это легко голыми руками бороться с волчицей? Искусала она меня, говорит, ведь я согнутый локоть ей в пасть совал — вот так согнул и совал, а она меня кусает… Она меня кусает, говорит, а мне не больно. Я руку в локте согнул и в пасть ей сую… Так, говорит, меньше болит… Матерый зверюга…

Петр немного помолчал, глядя на зверя. Волчица лежала, уставившись открытыми глазами куда-то в поле. Петр вдруг вспомнил, что слышал от старых людей, будто с открытыми глазами умирают те, кто оставляет на этом свете что-то очень дорогое. Подумав, но не сказав об этом, он продолжил свой рассказ:

— Матерый зверюга… Трудно пришлось Давидко, долго они боролись. То Давидко ее одолевает, то волчица его. А потом опять Давидко — одной рукой держит ее, а другой ножом ее, ножом… И ведь подумать только, какая силища — вырвалась у него из рук, и ну бежать. А Давидко тогда хвать палку и добил ее…

Петр пастух смотрит на волчицу, сплевывает и заносит ногу, чтобы пнуть ее, но взгляд мертвых, остекленевших глаз смущает его, и он не решается ударить ее.

— Смотри-ка ты, — говорит он медленно, — сдохла с открытыми глазами…